Журнал «Если», 1997 № 05
Шрифт:
Однако они не знали о тайном движении в своей среде. О втором, подпольном голосе.
Разбуженный сиренами, я бегу вниз и застаю момент рождения мужчины-дитя. Он величественно восседает в ванне. По его волосатому телу стекает густая жидкость. Сирены умолкают, сменяясь криком женщины:
— Вы только на него посмотрите! Посмотрите на него!
Мужчина корчится и кашляет до тех пор, пока не прочищает легкие. Потом он морщится и что-то говорит на языке будущего. Ближний аппарат включается и переводит его слова:
— Я хочу воды. Холодной воды. Принесите мне воды.
— Я принесу, — вызываюсь я.
Женщина пребывает в бурном
— Какой вы милый, сэр! Это я о вас позаботилась. Только я одна.
Мужчина-ребенок говорит опять.
— Я хочу пить, — переводит машина.
Оба голоса звучат нетерпеливо.
В кухне у двери стоит тот самый ломик, которым я выковыривал из стены ванну. С ним я и бегу к «новорожденному». Наверное, во мне давно, с самого начала копилась ярость: ведь этот тип и такие, как он, уничтожили мой мир. Я размахиваюсь и наношу ему удар, прежде чем он опомнится и окажет сопротивление.
Женщина издает вой и застывает от потрясения.
Удлиненный череп оказался совсем хрупким: он раскололся от первого же удара, заполнявший его студень разлетелся по всей комнате.
Она с опозданием бросается ко мне, пытаясь вырвать оружие. Я швыряю ее на пол, подумывая, не совершить ли еще одно убийство. Однако она не заслужила смерти. Даже когда она хватается за телефон и взывает о помощи, я не могу заставить себя ее прикончить. Вместо этого я наношу удар по стене у нее над головой, сильно ее напугав, а когда она уползает, беру трубку и с ухмылкой говорю кому-то на другом конце линии:
— Ты следующий, приятель. Твое время почти наступило.
Снаружи пахнет химией и дымом. Над головой стрекочет причудливый аппарат, выискивающий, как видно, кризисные точки. Я не вызываю у него интереса. Возможно, происходит слишком много событий сразу, возможно, у них на заводе произошла диверсия. Во всяком случае, мне позволяют действовать: я вхожу по очереди в каждый дом и убиваю всех новорожденных пришельцев. Занятие это грязное и жестокое, но в одной из гостиных я нахожу убитых «родителей», павших, должно быть, жертвами своего неблагодарного дитяти. Заслышав над головой скрип половиц, я на цыпочках поднимаюсь на второй этаж и застаю убийцу за примеркой одежды убиенных: он еще не успел натянуть штаны, поэтому у него нет шанса дотянуться до окровавленной бейсбольной биты.
С этого момента я превращаюсь в одержимого — сосредоточенного, уверенного в себе и совершенно неутомимого.
Разделавшись со своим кварталом, я приступаю к следующему. Обойдя один из домов, я сталкиваюсь лицом к лицу с мощной женщиной, вооруженной пожарным топором. Мы оба замираем на месте и радостно улыбаемся. Происходит объединение сил. К рассвету, утомившись от палаческих дел, я наконец спрашиваю ее:
— Как тебя зовут?
— Лаверн, — отвечает она крайне смущенно. — А тебя?
— Гарольд, — отвечаю я, довольный, что не запамятовал свое имя, так долго не употреблявшееся. — Рад познакомиться. Лаверн — приятное имя.
К вечеру мы и еще человек двадцать наших новых друзей натыкаемся на некогда пышный особняк, в котором забаррикадировались пришельцы. Для полного освобождения города особняк надо сжечь дотла, что мы и делаем.
Что теперь?
— Может, повернем на север? — предлагает Лаверн. — Я слыхала, что где-то там они занимались строительством.
Я обнимаю ее, не испытывая в этот момент потребности в словах.
Свою дочь мы назвали Уникум. Мы живем втроем в центре города, возведенного в расчете на истребленное
Как-то вечером я обращаюсь к своей малолетней дочери с речью о том, что наступит день, когда она научится проникать в дома, а еще лучше — разрушать их, чтобы воспользоваться всем, что есть в них полезного. Она соглашается, в знак чего лепечет на своем младенческом языке.
Рядом со мной, растянувшись, лежит обнаженная Лаверн, тоже выражающая согласие, но по иному поводу.
— Хочешь прилечь, дорогой?
Всегда и с радостью, премного благодарен! Вместе, каждым своим движением, мы изменяем Вселенную, не обладая, к счастью, способностью предсказать, к чему это приведет.
Наталия Сафронова
АУ, ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК!
Тоска по совершенному человеку сопровождала цивилизацию, наверное, с момента ее зарождения. Однако уже в начале прошлого века философы и писатели стали предупреждать об опасности экспериментов с «человеческим материалом».
В XX столетии прогнозы приобрели уже апокалиптический характер. Однако, несмотря на все предостережения, идея создания суперрасы, которая сумеет построить светлое будущее, по-прежнему привлекает очень многих.
Известная формула Сократа «Познай самого себя», что начертана на фронтоне Дельфийского храма, уже более двух тысяч лет продолжает смущать и побуждать к размышлению не худшие человеческие умы. Однако весьма умные скептики от науки, вроде замечательного современного русского ученого В. В. Налимова, не видят на этом пути существенного прогресса. Менялись эпохи, цивилизации и, соответственно, подходы, методологии постижения человеческой природы, но… (снова на память приходит тезис древнего ученого) о человеке мы знаем то, что ничего не знаем. И это при том, что в XX веке Homo sapiens — его душа и тело — был подвергнут пристальному анализу представителями разных наук. Сейчас интерес человека к самопознанию едва ли не достиг своего апогея. Существует специальная область знаний — человековедение, которая пытается провести синтез накопленной о предмете обширной информации. Раздаются голоса о необходимости единой науки о человеке; несть числа разным ученым форумам, посвященным человеку и комплексному подходу к решению его «загадок», «парадоксов» и «феноменов». «Человек играющий» (Хейзинга), «Человек бунтующий» (Камю), «Вечный человек» (Честертон), «Человек в поисках смысла» (Франкл) — вот самый скромный перечень эпитетов человека из нескончаемого возможного ряда, что предлагает только новейшая философия.