Журнал «Вокруг Света» №07 за 1989 год
Шрифт:
Как-то, идя по одной из улиц Фужера, я увидел кафе, оформленное в средневековом стиле. Стоят столики, люди закусывают. Французы умеют есть с таким заразительным аппетитом, что невозможно удержаться и не зайти. На противоположной стороне улицы — поистине романтический пейзаж. Просто рука не поднялась нарисовать телевизионные антенны на крышах этого маленького города, который гордится своей причастностью к Великой французской революции.
П. Бунин
Мечта о Лхасе
О путешествиях я не мечтала никогда. Но с десяти лет
Однажды в одной из московских квартир я увидела большой портрет путешественника, на котором он был изображен молодым офицером — подтянутым, молодцеватым, как на одной из тех открыток... В комнате стоял старинный черный с золочеными стеклами шкаф, а в нем — книги Петра Кузьмича Козлова, от чтения которых оторваться было невозможно. И вот тогда я впервые узнала, с какими трудностями экспедиция Козлова отыскала в 1908 году древний город Хара-Хото, из которого в Европу было привезено свыше 2,5 тысячи книг и рукописей IX—XIII веков, написанных на китайском, тибетском, маньчжурском, монгольском, турецком, арабском и ... «неведомом» языках. Последний, впрочем, был скоро уточнен: язык си-ся. Читая записки Козлова, опубликованные в журнале «Русская старина» в 1911 году, я живо представила себе, как «на пьедестале субургана (Субурган — буддийский ступенчатый памятник, увенчанный вершиной в виде шпиля. Устанавливался на могилах феодалов, лам, а также в местах, связанных со знаменательными событиями и явлениями, по углам монастырей или в их стенах.), вокруг шеста, лицом к центру, стояло до двух десятков больших, в рост человека, глиняных статуй, перед которыми лежали огромные книги, словно перед ламами, отправлявшими богослужение. Эти книги состоят из толстой, китайского типа, серовато-белой бумаги с письмом си-ся, преобладающим вообще среди письмен Хара-Хото... Очень интересное сисяйское письмо могло остаться тайною для науки, если не счастье, неизменно сопутствовавшее нам: среди множества книг был найден словарь, заключавший в себе, между прочим, и язык си-ся...». Именно с его помощью ученые смогли впервые прочитать древние рукописи, содержащие ценные сведения об истории города Хара-Хото и населявшем его тангутском племени си-ся. В ходе раскопок была собрана бесценная коллекция произведений искусства периода расцвета некогда могущественного государства Си-ся. О значимости найденных предметов говорит тот факт, что лишь за несколько хара-хотинских находок иностранные ученые предлагали Русскому Географическому обществу 70 тысяч рублей золотом, то есть стоимость всей экспедиции. Однако предложение было отклонено, и коллекцию сдали поначалу в Русский музей, а ныне она хранится частью в Эрмитаже, частью в Институте востоковедения АН СССР.
За годы своей жизни Петр Кузьмич принял участие в шести путешествиях, из которых три прошли под его руководством. А между ними шла напряженная подготовительная работа к новым экспедициям, систематизация и описание найденного, виденного и слышанного.
Совсем недавно мы сидели возле уже упомянутого старинного шкафа с внучками П. К. Козлова, Ольгой Владимировной Козловой и Ольгой Николаевной Обольсиной, и перелистывали немногие сохранившиеся листы, исписанные рукой Петра Кузьмича, которые лишь по какой-то случайности не были сданы путешественником в архивы Географического общества. Среди них — неопубликованные воспоминания художницы Ольги Петровны Козловой (по мужу Мясоедовой), дочери путешественника.
«...Отец говорил, что всю жизнь ему сопутствовали необыкновенные счастье и удача, хотя и приходили они к нему ценой большого труда и огромного напряжения всех физических и моральных сил. Он не любил вспоминать свои ранние годы — они были достаточно тяжелыми. Знаю только, что десятилетним мальчиком он совершал с отцом большие переходы из одного города
...Люди замечали раннюю любознательность моего отца, удивлялись продуманным вопросам, сулили большую будущность... Однако бывали иные суждения. Некоторые, косясь на его любопытство к окружающему, к чтению, расценивали склонность к познанию мрачно и тяжко:
— Попутал твоего мальца нечистый! — говорили они моему деду.— Видишь, как денно-нощно сидит с книжками, не ест, не пьет... Все вопросы спрашивает! Неча дозволять!
...Целыми днями ходил отец по окрестностям, наблюдая бабочек и полевых мышей, травы. И вот летом 1882 года, он, будучи девятнадцатилетним юношей, однажды под вечер забрел незаметно для себя на усадьбу Пржевальского в Слободе, в которой будущий путешественник работал в конторе винокуренного завода. В это время надвинулась гроза и первые струи дождя хлестнули по лицу. Отец увидел поблизости маленький домик, подошел к нему и постучал. Дверь открылась. Представительный, просто одетый мужчина стоял на пороге. Пригласив войти, он стал расспрашивать: кто такой? откуда? зачем забрел сюда?
Кратко поначалу прозвучал ответ:
— Я сын крестьянина, местного гуртовщика.
— А ты чем занимаешься?
Вопрос на мгновение смутил моего отца, но серые глаза незнакомца были так добры и смотрели с таким нескрываемым интересом, что сначала робко, а потом все смелее он стал рассказывать о своей жизни, а главное — о желании учиться, много знать и видеть, чтобы в поисках ответов найти разъяснение сложным вопросам...
Пылкий рассказ юноши поразил человека, которого звали Николай Михайлович Пржевальский.
С этой поры каждый свободный день отец посещал Пржевальского. Иногда ему казалось, что все это всего лишь чудесный сон и однажды он проснется, и все... Но это была прекрасная действительность: опытный учитель уже оценил способности своего ученика. И перед моим отцом, будущим исследователем, открылся широкий горизонт познания...»
Вот так случилось, что Николай Михайлович принял горячее участие в судьбе молодого Козлова, став его «великим учителем». Это он сделал все необходимое, чтобы подготовить юношу к сдаче экзаменов за полный курс реального училища, это он хлопотал о зачислении Козлова вольноопределяющимся в полк, потому как для включения его в четвертую экспедицию Пржевальского в Центральную Азию необходим был статус военного человека. И следует отдать должное выбору Николая Михайловича: зерно упало на благодатную и весьма благодарную почву.
Как прекрасный дар воспринял Кизо в наследие от своего любимого Пшевика (Кизо и Пшевик — уменьшительные имена, которыми впоследствии называли друг друга Н. М. Пржевальский и П. К. Козлов.) не только искреннюю любовь к природе, познанию в ней непознанного, но и неиссякаемую страсть к разгадке тайн обширных центральноазиатских территорий, в том числе и далекого Тибета. Достижение его столицы Лхасы стало прекрасной мечтой Козлова на всю жизнь.
Стремление русских путешественников в заоблачные выси Тибета можно понять. Тибет представлял для ученых России громадный интерес в географическом, естественном и этнографическом отношениях. Но для изучения всех его сторон необходимо было завязать дружеские отношения с Лхасой, которая всячески тому противилась.
В 1880 году примерно в 300 километрах от Лхасы экспедиция Н. М. Пржевальского, впервые так близко подойдя к заветному городу, была вынуждена от тибетской деревни Напчу вернуться назад. «Трудно описать,— горевал Пржевальский,— с каким грустным чувством повернул я в обратный путь! Но, видно, такая моя судьба! Пусть другой, более счастливый путешественник, докончит не доконченное мною в Азии. С моей же стороны сделано все, что возможно было сделать».