Журнал «Вокруг Света» №07 за 1990 год

Вокруг Света

Женщина эта приехала на Маврикий из ЮАР, ни с кем не общалась и в море, на марлина ходила в одиночку.

Ее катер отчалил от берега первым, взбил пенистый бурун, поднял песок, отшвырнул в сторону несколько колючих фиолетовых ежей и пошел стремительно разрезать синее пространство.

Катер наш мягко взрезал носом воду и отошел от причала почти беззвучно, качнулся на плоской яркой волне и в следующий миг взревел так, что у добровольцев-рыболовов из нашей команды громко застучали зубы, палуба под ногами заходила ходуном, затем стремительно вошел в центр белой полосы, оставленный судном.

С нами двое матросов-креолов — низкорослых, до костей выжаренных солнцем,

темнокожих и курчавых. Один матрос — старший, он сидит в рубке, на высоком табурете за штурвалом с латунными рогульками, второй помогает ему, справляет работу по палубе, следит за водой, небом, рыбаками и спиннингами, вставленными в мощные глубокие гнезда и зажатыми закрутками: он — матрос низа, в то время как рулевой — это матрос верха, командир. С нами посол, и матросы это знают, они стараются — им неохота, очень неохота опростоволоситься перед послом, и их хозяин это тоже знает.

Командир, поставив катер точно на курс и заклинив штурвал, сверзается с табурета и скороговоркой, то по-креольски, то по-французски, помогая себе руками, лицом, губами, глазами, притопывая ногой, пытается пояснить, что пойдем мы по самым рыбным местам — самым-самым, куда вряд ли пойдет и одинокая амазонка из ЮАР и все остальные рыболовы — командир красноречиво ведет рукой назад, в сторону «всех других».

Прошли с милю. Матрос низа достал из ящика несколько ярких пластмассовых осьминогов, очень вкусно и живо выглядевших,— лучшая приманка для голубого марлина,— зацепил их на ходу за карабины спиннингов и одного за другим подряд выбросил в море. Отпустил только леску на разную длину: одну на двадцать метров, другую на тридцать — тридцать пять, третью — на пятьдесят и так далее — зона, за которой рыба перестает бояться катера, высчитана и выверена. Наживка всех шести спиннингов начала плясать следом за катером, последняя, самая крупная, пущенная со спиннинга-пушки, со свистом вонзилась в воздух, потом снова стремительно нырнула в воду где-то в сотне метров от нас.

Мили через четыре начиналась «хлебная зона», рыбий общепит — рыбу тут специально подкармливали. Если остановиться, можно много наловить разной, но все это будет мелочь, а мы собрались брать рыбу крупную. С другой стороны, голубой марлин тоже может пастись здесь: ему на корм могут пойти сами рыбки.

Катер с рыбачкой из Южной Африки также застыл в зоне «общепита»: мадам — ловец опытный, понимает, что к чему. Командир сбросил газ, и катер наш дробно заплясал на мелких волнах, пластмассовая насадка опустилась в воду, катер на малом газу чуть поднял ее, стал делать круги, обходя «хлебную зону». Катер амазонки стоял. Минут десять мы чертили круги, потом командир наш отлепил от нижней губы окурок и бросил вниз, за борт: в другой раз он этого бы не сделал, поскольку уважает океан, а тут не сдержался, выразил свое «фе», опустил на нос солнцезащитный козырек и перевел рычажок мотора на «полный вперед!»

За кормой взбугрилась водяная гора, закрыла горизонт, через минуту опала и вновь стала видна пластмассовая насадка, прыгающая по волнам.

Катер с отважной рыбачкой остался сторожить рыбу в «общепите». Минут через двадцать мы пришли в неприметный квадрат моря — голубая рябь, сквозь голубизну иногда просвечивает что-то тяжелое, темное, налитое мрачной синью, словно бы под днищем проплывают подводные скалы, и больше никаких примет, но это место, как сказали наши славные мореходы, самое рыбное. Марлин хватает тут что угодно — обрывок железной цепи, кусок каната, пробует откусить руль катера, по-поросячьи мирно трется спиной о киль, ведет себя так, будто только и мечтает чтобы наездиться на крючок.

Походили мы вокруг банки на малой скорости

минут двадцать, маврикийцы побросали в океан почти всю приманку, что взяли с собой, изрезав две крупные головастые рыбины. По вытянутым лицам мы поняли, что не хочет марлин сегодня кушать — сыт.

Толстые лески спиннингов безжизненно застыли, насадки также безжизненно тащились следом за катером — не хотел марлин обращать на нас внимание.

А руки чесались, ой, как чесались руки — зудели кончики пальцев, ногти, кожа на ладонях вспухла, мышцы невольно собрались, чтобы предугадать рывок сильной рыбы, схватившей тройник, в груди возникало что-то тревожное, жадное — это было нетерпение. Оно, например, толкнуло меня на палубу, где орудовал матрос низа, я тоже взялся за нож, чтобы помочь резать прикормку,— хватит, наглотался праздничного пустого пространства, синевы и голубизны, устал — надо же чего-то делать! Хотя бы удочку в руки, с пустыми крючками, на манер нашего черноморского самодура, чтобы подергать из глуби разных глупых рыбех — может, ставридка водится и тут?

Ну если не удочку в руки, так что-нибудь еще. Юрий Алексеевич Кириченко укоризненно посмотрел на меня, и я, равнодушно спрятав руки за спину, отошел от матроса — тут не привыкли, чтобы богатый рыболов, наняв катер, что-либо делал сам. Он ничего не должен делать из того, что делают матросы,— не заниматься ни насадкой, ни проверкой спиннингов, ни подкормкой — ничего из грязного рыбацкого труда. Господин может пить кофе, тянуть из ледяного стакана виски, курить сигареты, обозревать океан в бинокль, сосать карамельки, читать Библию, совершать намаз — все ему будет предоставлено для этого, но только не заниматься делом, которым надлежит заниматься рыбакам. Но вот когда марлин зацепится и рванет прочную леску спиннинга, вот тогда наступит черед господина.

Командир снова забрался наверх, на второй этаж, сунул в рот сигарету, без которой не мог жить,— он, наверное, и в водительских правах, которые в иных странах заменяют паспорт, был снят с сигаретой. Перед ним на приступочке стояла тяжелая пепельница, полная окурков — выбросить окурок в море он мог себе позволить только один раз,— все остальные собирал в пепельницу, которую потом аккуратно опорожнял на берегу.

Минут через пять мы двинулись на вольный поиск. Вслепую, но со слабой надеждой: а вдруг марлин зацепится?

Солнце уже поднялось высоко, оно чувствовалось даже под тентом, а об открытом месте и говорить не приходится — запросто можно получить ожог, но матрос низа его словно бы не чувствовал, прыгал от спиннинга к спиннингу, пальцем подтягивал леску, резко отпускал, угрюмо выпятив нижнюю губу, вглядывался в океан, колдовал, шептал что-то, но молитвы не помогали — океан был пуст.

Мы ходили по океану почти час, и этот час был изматывающим — пустые мили, остающиеся позади, выхолащивали, делали жизнь нашу бессмысленной и убивали в нас что-то живое, рыбацкое, а может, и не только рыбацкое. Видя впереди белое пятно другого катера, мы резко сворачивали с курса и уходили в сторону, не желая мешать другим.

Когда не осталось и последней надежды, мы развернулись в сторону далекого невидимого берега и пошли домой. Все! Ну, бывает... Ну, не везет... Ну, неудачливы мы... ну, несчастливы! Юрий Алексеевич начал успокаивать нас — видать, уж слишком красноречивы были наши лица. Ну что из того, что привередливый марлин не зацепился губою за крючок? Да лично он, посол Советского Союза, трижды выходил в море с надеждой познакомиться с товарищем марлином, но так и не познакомился — всякий раз возвращался пустым. И что из этого? Не стреляться же! Еще не хватало, чтобы жизнь нашу омрачали пустяки.