Журнал «Вокруг Света» №10 за 1990 год
Шрифт:
В 30-е годы на одном из островов работала разведывательная школа, в которой готовили диверсантов для заброски в Россию...
Зимой 1940 года, в лютый морозный день, красный флаг взметнулся над Валаамом. Острова стали советскими. Бывшие хозяева «Софии» бежали, бросив уже ненужное судно у замерзших причалов. До лета так и простоял пароход, связанный канатом с осиротелым берегом.
Потом на острова пришли новые люди, и после недолгого ремонта «София» вновь вышла в плавание.
Вскоре пароход передали в школу юнг, которую открыли на Валааме, видимо, в помещении бывшей разведшколы. Но спокойные учебные плавания, в которых ребята постигали азы морского дела, продолжались недолго.
С тех пор старая «София» стала работать на Дороге жизни, помогая Ленинграду в дни блокады.
После освобождения города на Неве, в последнюю военную весну, «София» вновь сменила профессию — ее переоборудовали в рыбацкий сейнер. Но суда, как и люди, стареют незаметно, а обнаруживается это сразу, вдруг... Без музыки, без торжественных речей старый пароход завели в тихую гавань, где он, думается мне, стоит и по сей день.
...Если бы я знал тогда, на полузатонувшем безымянном судне, что по этой палубе, возможно, ходил в меховом костюме Норденшельд! Или — что здесь собирались монахи перед выходом на причал монастыря. Или — что в трюме прятались заключенные и диверсанты. Или — что складывали штабелями грузы для голодающих блокадников... Не знаю, изменилось бы что? Наверное, нет. Так уж повелось: «Что имеем, не храним...»
Неужели «София» окончательно погибла?
Может быть, откликнутся ценители старины из Швеции? Может быть, удастся совместными усилиями восстановить памятник не только техники XIX века, но и техники XXI века. Я не оговорился. Новая «София», вполне возможно, станет прообразом судна будущего. Именно будущего: она с двумя двигателями — паровым и ветряным, экологически чистым.
Сейчас на морских дорогах уже появились танкеры, сухогрузы, двигатели которых «усилены» парусной системой. Но ведь такой же была и «София»!
Вполне возможно, найдутся и другие самые неожиданные повороты в долгой судьбе старейшего парохода. Музей, испытательное судно, что еще?..
Но прежде надо убедиться наверняка, что брошенный в бухте полуразвалившийся корабль, который я видел, есть именно та «София». История, приведенная выше, как мне кажется, подтверждает это. И все-таки... Надо убедиться. Поэтому редакция решила совместно с Музеем морского флота организовать экспедицию на Валаам.
В нашем поиске могут помочь и читатели. Хорошо бы записать рассказы юнг, живших на Валааме. Живы монахи — хранители памяти Валаамского монастыря. Живы наверняка и другие участники описываемых событий. Вот бы узнать о них. А от них — о «Софии».
Мурад Аджиев
Клубничные поляны Юлиса
Казалось, город никогда не кончится. Сине-бело-красный вагончик PEP (наземное метро) давно пересек кольцевую автомагистраль вокруг Парижа — официальную границу французской столицы, и катил на юг, а за окном по-прежнему громоздились высотные дома и небольшие виллы, пространство между которыми прорезали дороги и дорожки. Мелькали за окном станции с названиями городков и населенных пунктов, прилепившихся к Парижу, как ракушки к океанскому лайнеру. Похоже, все вокруг было застроено, огорожено, заасфальтировано. Париж, словно гигантский электромагнит, удерживал в своем сверхсильном поле города, людей, машины, поезда...
Бертрану шел девятнадцатый год, он готовился к службе в армии, и потому, наверное, ему было не до курсов и вообще не до русского языка. Все его время делилось между настольным теннисом и фотографией. Поэтому и запомнил его голубоглазого, что вовсе не характерно для темноволосого француза, с фотоаппаратом в одной руке и теннисной ракеткой — в другой. Даже когда мы просто гуляли по Москве, Бертран брал с собой ракетку, а в сумке у него обязательно валялось несколько теннисных шариков на всякий случай. Беатриса отлично рисовала. Мариша шутила порой, что по точности изображения рисунки Беатрисы превосходят фотографии Бертрана. Тот вяло возражал, понимая, конечно, что двух женщин переспорить невозможно.
Поезд остановился на станции Бюрсюр-Иветт, я нажал красную кнопку на двери и с группой студентов вышел на мокрую от дождя платформу. Красные и черные черепичные крыши, тихие тенистые садики, каменные старинные заборы, увитые плющом,— от Бюра веяло спокойствием, неторопливостью, он весь был преисполнен чувства собственного достоинства.
Бертран, как и договаривались, ждал меня на привокзальной стоянке. Чтобы избежать пробок на автодорогах и парижских заторов, многие французы, особенно из пригородов, предпочитают оставлять личный транспорт у ближайшей станции и дальше держат путь на общественном. Бертран на вид совсем не изменился. Такой же худой, с такими же радостными, светящимися голубыми глазами. Однако радость в них сразу погасла, когда я спросил у него о Беатрисе.
Ну как я мог знать о трагедии, которая произошла?! Оказывается, Беатриса повесилась два года назад, после возвращения из Америки. Она поехала за океан изучать английский, или правильнее теперь говорить, американский язык и продолжать совершенствовать себя как художник по эмали. Учеба шла успешно, и во Францию Беатриса приехала уже вполне сформировавшимся мастером, но вот беда — она стала употреблять наркотики. Там, в Америке, в окружении молодежи, балующейся кокаином и гашишем, она не была чужой. Но, вернувшись во Францию, в семью, где не пьют даже пива, Беатриса ощутила себя белой вороной. Она стеснялась своего пагубного пристрастия, часто убегала из дому, но пересилить себя не смогла и решила расстаться с жизнью.
— Талантливая у меня сестренка была,— вздохнул Бертран.— Я думал, мать не переживет этого. А теперь еще и брат Давид туда же, колоться стал. Только благодаря матери он и держится, но уж его-то мать не упустит.
Мы медленно поднимались по склону, поросшему куманикой, затем прошли небольшим парком, и перед нами вырос, словно из-под земли, современный город. Небо прояснилось, и многоэтажные дома играли серебром мокрых стекол, радуясь наступившему после дождя затишью.
— Ну вот мы и дома. Патриция приготовила ужин,— сказал Бертран уже в лифте.— Не знаю, как ты, а мне всегда, когда идет дождь и на улице сыро, есть хочется. Сейчас сезон для устриц, в октябре они самые жирные и вкусные.