Журнал «Вокруг Света» №11 за 1972 год
Шрифт:
И лишь голубенькая брошюрка с надписью «Люди, остающиеся неизвестными» задержала внимание Танаки. О такой программе он не слышал, не знал и кто ее «спонсор». На титульном листе значилось: «Тридцатисерийный документальный телефильм. Эфир — по субботам, вторая половина дня. Аудитория — молодежь. Заказчик — Управление войск самообороны».
Танака нахмурился, едва пробежал первую страницу сценария.
Девушка отказывает юноше, предложившему ей вступить в брак. Стоило, однако, молодому человеку сделаться военным летчиком, как девушка тут же меняет к нему отношение, повествовал фильм. Раньше она вздрагивала, когда слышала рев реактивного самолета, теперь с нежной грустью провожает взглядом каждый
«Воистину, законам приходится молчать, если начинают греметь барабаны, — с горечью подумал Танака. — Будто уже и нет конституции, запрещающей создавать армию и вести милитаристскую пропаганду».
Он перевернул страницу.
Герой следующей серии — ребенок. «Я очень люблю модели подводных лодок, — говорит мальчик. — Дедушка воевал на подводной лодке во время войны... Папа служит на подводной лодке сейчас... Мы — морская семья!» — гордо заключает малыш. Вместе с сестрой, дедушкой и матерью он отправляется посмотреть на подводную лодку, на которой плавает отец.
«Они дьявольски последовательны в этом Управлении войск самообороны. С этой простенькой мыслишкой — только тот мужчина, кто солдат, — я сталкиваюсь уже в который раз...»
Так, покуривая сигарету, размышлял Танака. Он не был человеком моментальных решений; они созревали в нем долго, подавляя на этом длинном пути случайные эмоции.
И еще он был человеком мужественных решений. Правда, он старался не попадать в такие ситуации, когда эти решения становились необходимостью, но разве можно было избегать их всегда?..
Войну он провел не в окопах, был слишком мал для солдатской формы. Но война не миновала его, как не миновала всех подданных проигравшей империи. И вот, похоже, все начиналось сначала. Последнее время он часто слышал фразу, прозвучавшую по радио еще 15 августа 1945 года, в день капитуляции японской армии: «Мы проиграли. Но это только временно. Ошибка Японии состояла в недостатке материальной силы, научных знаний и вооружения. Эту ошибку мы исправим». Снова в каждом японце будили дремлющего самурая, снова война выставлялась как заманчивое для «настоящего мужчины» романтическое приключение в соседних с Японией землях. Так было в кинофильмах, спектаклях, книгах, причем даже в детских.
Однажды Танака раскрыл такую книжку — ее принес домой его сын. В книжке были в основном картинки — лихие солдаты старой императорской армии вспарывали штыками животы врагов... Танака полистал валявшиеся детские журналы—все те же лихие, не знающие тени страха солдаты, правда, не только старой армии, но и нынешних «войск самообороны». И вот теперь этот 30-серийный фильм «Люди, остающиеся неизвестными»...
Танака понял, что для него настал день решений. Вздохнув, будто собираясь кинуться в холодную воду, он решительно свернул сценарий, сунул его в карман, схватил зонтик и выскочил под дождь. Через несколько минут такси доставило его к неказистому деревянному дому со скромной вывеской на фасаде: «Профсоюз телекомпании «Найгай хосо».
10.00, кабинет президента телекомпании «Найгай хосо».
«...Профсоюз телекомпании, считая, что содержание многосерийного документального телевизионного фильма «Люди, остающиеся неизвестными» противоречит стремлению народа к миру и нейтралитету и идет вразрез с 9-й статьей конституции, запрещающей Японии иметь армию и вести войну, требует от руководства телекомпании отказаться от передачи указанного фильма».
Фудзита, председатель профсоюза «Найгай хосо», протянул резолюцию профсоюзного комитета президенту. Тот но двинулся с места, и Фудзита положил листок перед ним на стол.
Президент упорно смотрел поверх голов сидевших у стола членов профсоюзного комитета и, казалось, вообще не замечал их присутствия.
— Статья первая закона о теле- и радиовещании гласит: «Свобода выражения в программах идей и мыслей обеспечивается беспристрастностью, надпартийностью, правдивостью и независимостью вещания». — В его фразе было столько же чувства, сколько вкладывает школьник в таблицу умножения. — ...Статья третья запрещает кому бы то ни было вмешиваться и контролировать вещательные программы, за исключением случаев, предусмотренных законом. В законе же не упоминается о возможности вмешательства профсоюза, — сделал он сноску шрифтом, гораздо более крупным, чем тот, которым набрал в своей речи текст закона. — И далее. Статья сорок четвертая предусматривает равное освещение в теле- и радиопередачах противоположных точек зрения. Тем самым, — для этой сноски президент выбрал кегль, употребляющийся лишь в рекламных плакатах, — закон охраняет свободу слова, на которую покушается профсоюз».
Президент встал, давая понять, что долее не задерживает членов профсоюзного комитета.
11.00, студия телекомпании «Найгай хосо».
Прошло около часа, как мы приехали в «Найгай хосо», а к записи все не приступали, и это удивляло не только меня, но и артистов русского народного хора, успевших привыкнуть за месяц гастролей в Японии к строгой пунктуальности, с какой начинались и заканчивались концерты в театральных залах, выступления на телевидении и радио. Артисты в голубых с белым сарафанах, в шелковых черных шароварах и красных косоворотках, подрумяненные и напудренные, слонялись по просторной студии, рассматривая телекамеры, мониторы, разрисованный васильками и маками полотняный задник. Ни операторов, ни осветителей в студии не было. Пусто и за широким, во всю стену, стеклом, отделяющим студию от подмигивающего красными, зелеными, матовыми огоньками пульта со множеством кнопок, рычажков, переключателей. Оттуда во время репетиции подавались через динамик команды прибавить или уменьшить свет, поднять или опустить микрофоны, передвинуть телекамеры. Исчезла ведущая программы — девушка в кимоно, будто заимствованном у гейш с картин Утамаро. Только что я рассказывал ей об истории хора, о местах, где хор родился, чтобы она представила коллектив телезрителям...
Наконец, дверь в студию распахнулась и вбежал антрепренер, сопровождавший хор в поездке по Японии. Он рассыпался в извинениях, длинных и витиеватых, просил еще немного подождать и, пока «незначительные», «совсем маленькие», «просто пустяшные» проблемы будут разрешены, подкрепиться закуской за счет телекомпании. Рабочий в сером комбинезоне с эмблемой «Найгай хосо» вкатил в студию тележку, груженную коробками с бутербродами в фирменных пакетиках и ящиками кока-колы. Я увидел на голове рабочего повязку «хатимаки» и надпись на ней: «суто» — искаженное английское слово «страйк», и понял, почему нет людей в студии, почему не начинается запись. В телекомпании — забастовка.
Уехать мы не могли — шоферы автобусов, доставивших нас сюда, присоединились к забастовщикам. Автобусы принадлежали «Найгай хосо». Кафе телекомпании тоже прекратило работу, и лишь из уважения к гостям там согласились приготовить и прислать бутерброды. Нам оставалось только ждать.
Внезапно студия осветилась, за стеклом у пульта появился режиссер — один, без ассистентов, к телекамерам подошли операторы. Однако это были не те операторы, с которыми я познакомился на репетиции, и управлялись они с аппаратурой без особой уверенности. Сомневаться не приходилось: технических работников заменили заведующие отделами, дикторы, обозреватели, редакторы — те, кто не входит в профсоюз телекомпании.