Журнал «Вокруг Света» №11 за 1989 год
Шрифт:
На этой барже я и возвращался с острова на материк.
Случилось так, что примерно спустя полгода после моей поездки на острова с Рухну в редакцию «Вокруг света» пришло письмо на мое имя. Письмо содержало тысячи извинений за беспокойство и сводилось к тому, что отделение рыболовецкого колхоза на острове закрыли, лодки забрали и островитянину запретили выходить в море за рыбой даже на своей собственной лодке, что власти не хотят ремонтировать причал, разбитый штормом, ссылаются на его ненужность отныне... У острова теперь ловят рыбу латыши, ловят рыбу свои из Пярну, говорилось в письме, а рухнусцы вынуждены от стыда прятаться и наблюдать за ними украдкой
Ничего неожиданного в письме, в смысле самой проблемы рыбаков, для меня не было. Человек, который по профессии не был рыбаком, не имел права выходить в море. И это я знал хорошо. Особенно, если он жил на северном побережье или в Западной Эстонии на островах, где всюду была пограничная зона. А то, что человек, живущий у моря, веками сам себе добывал рыбу, имел свободный доступ к морю, тогда вслух не произносилось...
Если бы я сам не выходил в море с рыбаками Латвии и Эстонии, не имел бы, наверное, представления, чего это стоит — включить имя человека, не колхозника, в судовую роль, даже при том, что у этого «постороннего» — полный комплект документов с семью печатями...
Не помню уже, кто из островитян рассказывал мне анекдотический случай то ли о жителе острова Вормси, то ли Муху... Человек попросился в море, сказал, хочет выловить рыбу, а ему говорят: ну зачем, слушай, тебе выходить в море, ты лучше купи в магазине консервы, сделанные на Камчатке или Сахалине.
На островах от стариков приходилось слышать и такое суждение: раньше человек, живший посреди моря, куда хотел, туда и ходил. Море делало его свободным. Но потом оно же закрыло ему доступ к остальному миру.
Конечно же, надо было знать эстонцев, чтобы понять степень отчаяния, толкнувшее их написать мне.
Не скрою, письмо рухнусцев ввергло меня тогда в некоторую растерянность. Неясно было, ждут ли от меня помощи? Тем более что я не забыл, как на острове боялись чужого вмешательства в свои дела. Поначалу старики разглядывали меня как диковинку. В глазах у них стоял немой вопрос: каким же образом этот человек забрел к ним на остров? Это потом, когда они обнаружили, что я могу объясняться с ними по-эстонски, стали недвусмысленно намекать мне, что не хотели бы привлекать к себе внимания Большой земли. Они, как мне казалось, скрывали от сторонних свои проблемы: а вдруг кто-то, желая им помочь, навредит, расшумится на весь белый свет об их острове, о котором, как они считали, дальше Пярну никто представления не имеет.
Я разглядывал колонку подписей под письмом и пытался угадать, кому они принадлежат и кто это мог вспомнить обо мне. Салев Кальюлаид? Он человек сам по себе, из тех, кто никого в свои дела не вмешивает. Эндель Норман? Начальство. Сам бы и написал куда следует. И смотритель маяка Хейно Ветик отпадал, он в подчинении другого ведомства... Одна подпись вроде бы была похожа на Сутт. Но Суттов на острове было множество. Разве что Эйно Сутт, один из оставшихся на острове рыбаков. Он работал диспетчером на травяном аэродроме, и я, бродя по острову, иногда сворачивал к нему в конторку, чтобы справиться о самолете. Кстати, он и посоветовал мне отправиться в Пярну на барже.
Сутту я и написал. Спросил, могу ли действовать по своему усмотрению, и вскоре получил ответ: «Мы очень довольны тем, что вы еще помните наш прекрасный остров и готовы оказать нам помощь...»
Пожалуй, я великолепно понимал всю нелепость даже попытки что-то делать и все же решился: снял две копии первого письма и, снабдив их редакционной сопроводиловкой, отправил один пакет в Верховный Совет СССР,
И стал ждать.
Нужно ли говорить, что эти дни, о которых идет речь, потом оказались днями застойных лет, и мне предстояло еще горько усмехнуться своей, мягко говоря, самонадеянности... Но тогда, после долгой неизвестности — ни одной весточки с острова я не получил,— до меня вдруг начали доходить слухи: еще десять семей оставили Рухну, еще столько-то хозяйств обречено на запустение, достроил и продал, свой дом такой-то рыбак...
Бывая в Таллинне, я получал очередную порцию весьма неутешительной информации. Подтверждались и слухи, которые, в разное время по-разному доходили до меня: похоронили последнего коренного жителя острова Александра Нормана, и веселой Мери, хозяйки островной лавки, тоже не стало. Лавка закрыта, и ее не собираются открывать, да и «аннушки» чаще летают на остров, чтобы забирать людей, уезжающих на материк.
Казалось, чего бы стоило мне съездить в Пярну, сесть на Ан-2 и через каких-нибудь тридцать минут быть на острове. Но что-то меня удерживало.
Десять лет я собирался на Рухну и каждую осень откладывал свою поездку на следующую осень, пока не узнал, что на Рухну пришло какое-то оживление. Рухну, как и в старину, отныне принадлежит Сааремаа, и пярнуский берег, который был на несколько километров ближе к острову, передал свои заботы о рухнусцах рыболовецкому колхозу «Саарё-Калур» и отделу малых островов при Сааремааском райисполкоме; на Рухну открыли кирку, спустя 44 года. Слышал, что пришли какие-то новые люди. И еще, что теперь надо до острова добираться не через Пярну, как прежде, а с Сааремаа:
Историю, после которой на Рухну больше не летали «аннушки», я услышал на небольшом курессаарском аэродроме от нового председателя Рухнуского сельсовета Калью Рандма.
В отделе малых островов меня связали с ним по телефону; он собирался с Рухну на Сааремаа на вертолете, обратным рейсом которого должен был лететь и я. И вот через час с лишним мы уже встретились с ним.
Рослый, полнеющий, респектабельного городского облика человек спокойно оглядел комнату ожидания и из четырех пассажиров легко выделил меня.
— Тере,— сказал он всем, а мне протянул руку и увлек за собой.
На улице Рандма, как и всякий светский человек, начал знакомство с отвлеченной темы.
— Скажу вам, почему саммолетт не летаает на Рухну,— заговорил он.
Я не берусь передать в точности его своеобразный рассказ, нюансы и обороты, присущие островному юмору, скорее мой пересказ можно будет сравнить со старанием человека, пытающегося одним пальцем, воспроизвести на рояле тему сложной фортепианной вещи.
Словом, председатель островного сельсовета во сне увидел собственную жену. Она на него смотрела сверху, с самого потолка, в образе Богоматери, и он понял, что во цвете лет должен умирать. Стало жалко себя, и от этой жалости он проснулся. Повернулся — жена рядом. Снова уснул. А утром предложил ей прогуляться в порт и встретить военную баржу, шедшую со стройматериалами для острова. Когда они пришли, баржа делала какие-то маневры, офицеры заводили капроновые концы за мол, и Рандма бросился помогать им. В какой-то ситуации лопнул натянутый конец, и удар свалил его. Очнулся он в больнице с рассеченным плечом и сломанной ключицей... И снова в наваждении явилась к нему жена...