Журнал "Вокруг Света" №7 за 1997 год
Шрифт:
— В саду, в саду! — раздались голоса.
Сад был прекрасен и не шел ни в какое сравнение с крохотным садиком Рут. Здесь были и клумбы с цветами, и кустарник, и даже что-то вроде небольшого огорода. В маленьком пруду-бассейне плавали рыбки. Я была очарована. Скатерти на столе не было, не то, что у Рут. И еда была гораздо проще — много разных овощей на блюде, кусок рыбы. Никакого изысканного десерта. Зато я сразу перестала чувствовать себя скованно, слушая общий веселый треп. За столом было многолюдно — Теа (хозяйка), ее муж, сын-подросток Филипп, две постоянно хихикающие юные француженки, резковатая, лет тридцати итальянка и я. Поодаль устроились рядом пес и кот. Впрочем, я все равно была насторожена — так прекрасно быть не может. В памяти еще были чопорные трапезы у Рут.
После
— Теа, — решительно сказала я, — пожалуйста, скажите мне о ваших правилах.
— Нет никаких правил, — улыбнулась она. — Ужин около семи, когда все соберутся. Все.
Это «около семи» показалось мне райской музыкой.
— И, — храбро спросила я, — я могу мыться каждый день?
Теа посмотрела на меня удивленно.
— Ну разумеется, — сказала она. — Мы все моемся каждый день, как же иначе? Внизу ванная комната с душем, наверху еще одна — с ванной. Мойтесь где хотите. Горячая вода постоянно.
В доме Теа не было никаких намеков на экономию. Комнат было много, и в каждой был включен телевизор. В каждой комнате горел свет, даже когда все собирались в гостиной поболтать или посмотреть какой-нибудь фильм.
— Теа, может быть, выключить в кухне свет? — спрашивала я.
— Ах, да, пожалуйста, конечно. Через полчаса его снова кто-нибудь зажигал, и он снова горел. Временами Теа долго разговаривала по телефону со своей дочерью, которая жила в Лондоне. Я ощущала себя как дома.
Филипп, сын Теа, был очень подвижным подростком. Он не мог усидеть на месте ни минуты — то неожиданно падал на пол и несколько минут возлежал у наших ног, то вскакивал, бросался на собаку и опять начинал кататься с ней по полу (полы в английских домах всегда наглухо закрыты паласами, которые пылесосят каждый день. Обувь у порога не снимают — нашего обычая совать гостям тапочки в Англии нет. Впрочем, нет и такой грязи на улицах). Вообще Филипп в горизонтальном положении обычно находился больше, чем в вертикальном. Иногда он дергал мать или ластился к ней — она не поощряла его, но и ни разу не повысила на него голос.
По приезде я подарила ей баночку черной икры, привезенную из Москвы.
— Вы любите икру, Теа? — спросила я.
— Никогда не пробовала, — спокойно ответила она. — Мы не можем себе этого позволить.
Англичане загадочны. У Теа есть дом, две машины, она собиралась на Рождество в Австралию. Все это, наверняка, минует меня в жизни; но сколько раз в жизни я ела икру — разве можно это вспомнить? Другая жизнь. Другие правила жизни. Наверное, ей невозможно представить, что можно всю зарплату ухнуть, чтобы пригласить на день рождения побольше гостей, а потом полмесяца мучиться, занимая. Теа знает точно, что можно себе позволить, а что — нельзя. И никаких комплексов по этому поводу.
Мои хозяева переехали в Борнмут из Лондона лет десять назад. Муж был специалистом по лифтам и, разумеется, в курортном малоэтажном Борнмуте работы найти не смог. Он подрабатывал садовником, как и муж Рут. В приморских городах, где довольно трудно найти работу, садоводство — распространенное мужское занятие. А сама Теа работала на какую-то туристскую фирму и частенько сидела за компьютером, занимаясь размещением туристов.
— Как вы могли покинуть Лондон, Теа? — спрашивала я.
— О, — смеялась она, — вы не поверите, из-за парковки. В Лондоне совершенно невозможно стало парковаться, и я столько каждый день тратила нервов и сил, что не выдержала...
Книг в доме Теа (впрочем, как и у Рут) не было. Не читал никто. Однажды — единственный раз! — вернувшись вечером, я увидела Теа, склонившуюся над книгой, и с любопытством посмотрела, что она читает, когда она вышла за чем-то на кухню. Это была поваренная книга.
Мне было очень хорошо в этом доме. Веселая суматоха, царившая здесь, очаровывала меня. Да и моя «вечерняя» жизнь понемногу сложилась — после ужина мы встречались с коллегами по учебе и либо гуляли, либо шли в какой-нибудь паб и за пинтой пива общались. А в один из вечеров по совету Теа мы с немкой Карин, моей одноклассницей, отправились на праздник зажигания свечей в приморский парк. В стеклянных разноцветных чашечках, укрепленных на специальных стендах — днем как-то я их не замечала, — зажглись тысячи свечей, по каналам медленно плыли кораблики со свечами; лоточницы продавали различные безделушки на палочках и обручи на голову, фосфоресцирующие в темноте. Из-за этого парк, медленно погружавшийся в сгущающуюся тьму, был похож на растревоженное обиталище бесчисленных мерцающих светлячков. И что-то смутно напоминало это мне — виденное на экране? Читанное? Может быть, этот праздник — отголосок какого-то древнего ритуала с огнем и водой? Мы стояли с Карин на мостике над каналом, а внизу по воде бродили голоногие мальчишки, запуская мерцающие кораблики со свечами.
Когда я вернулась домой, все, как всегда, смотрели в гостиной телевизор. Теа весело хохотала над очередным юмористическим шоу, Филипп валялся на полу, положив голову на распластавшегося рядом пса, а египетски-зеленоглазый, иссиня-черный Чарлз лениво косился на них с камина.
Лишь раз, возвратившись вечером, я не застала эту милую компанию в том же положении. Это было тогда, когда заболел мой сын, и я позвонила из пансиона, чтобы меня не ждали к ужину. Слава Богу, болезнь сына — а он умудрился подцепить где-то ветрянку, — протекала легко. Но тогда, в первый вечер, у него был жар. Он лежал на своей кровати, в той же общей комнате — к моему изумлению, отделять от остальных его не стали, сказав, что с той минуты, как появилась сыпь, ребенок не заразен. Пансион был пуст — все уехали в Лондон в театр. Я пошла в столовую принести сыну ужин и столкнулась с директором пансиона, который всегда весьма любезно меня приветствовал:
— Как дела? Все о'кей?
— О'кей,— обычно ответствовала ему я. Но на этот раз малодушное желание, чтобы кто-то посочувствовал мне — мой ребенок заболел, в чужой стране! — заставило меня ответить:
— О. конечно, о'кей. Только вот у сына температура 39.
— Правда? — столь же радостно улыбаясь, откликнулся он. — Ну, ничего страшного. У всех у нас была когда-то высокая температура, но мы же живы до сих пор!
Я хотела рассердиться. Но вдруг успокоилась. И подумала, что, наверное, он прав, — а я так легко впадаю в панику, и совершенно напрасно. Англичане вообще значительно спокойнее нашего относятся к болезням — даже у детей. А уж взрослые... Осенью, рассказывали мне, все кашляют, чихают, хлюпают носами, но как ни в чем не бывало являются на работу и к врачам обращаются лишь в крайнем случае.
Уложив сына спать и оставив его на попечение медсестры, я отправилась к себе. Открыла дверь своим ключом и направилась в гостиную, собираясь вылить на голову хозяйки свои невзгоды. В гостиной было темно и пусто. Немного погодя спустился Филипп, подал мне ужин и исчез. Поднимаясь к себе в комнату, я видела свет, струившийся из-под двери хозяев. Никто не вышел ко мне, никто ни о чем не спросил. И мне так остро захотелось домой, в Москву...
Но следующим летом тот же повод опять привел нас с сыном в Англию, на этот раз в Гастингс.
Город очень хорош, прежде всего из-за холмистого ландшафта. Ряды аккуратно выкрашенных домов громоздятся друг над другом, старинные улочки вьются вокруг остатков старой крепости времен Вильгельма Завоевателя. Хотя самая известная по учебникам истории битва при Гастингсе была не здесь, а чуть подальше, в нескольких остановках по железной дороге, неподалеку от полуразрушенного средневекового аббатства в местечке, названном в честь сражения Бэтл — Битва.
Поселили нас с сыном у Кей. Дом был не так далеко от моря, и по утрам меня будили чайки — в немыслимых количествах они гнездились на крышах соседних домов и спозаранку поднимали страшный гвалт. Кей была жизнерадостна, добродушна и открыта. Ей было лет шестьдесят. Двое ее детей, сын-полицейский и дочь-стюардесса, жили и работали в Лондоне. А муж Кей, Артур, — в городском транспортном агентстве. Кей — ирландка, он — англичанин. Жили всю жизнь душа в душу.