Журнал «Юность» №08/2024, Литературно-художественный журнал

Журнал «Юность» №08/2024

5.00 + -

рейтинг книги

Шрифт:

Поэзия

Святослав Югай

Родился в 1999 году. Живет в городе Домодедово.

По образованию инженер-нефтяник. Работает учителем математики. Член Московского областного союза писателей России. Ученик Дмитрия Воденникова.

ПОЛНЫЙ СОСУД С УГЛЕМ

Я хочу вам сказать,что экссудативный отит —очень плохой гость.Он так утомил мое среднее ухо,что оно вчера решилособрать слух в чемодани по нервам сбежатьна випассана.Но все обошлось,и оно не сбежало,ведь у уха нет ног,а главное,нет чемодана.Когда в ухе переливается жидкость,вместе с ощущением страшной боли,я в глухой тишинеслышу райские крики.Будто младенец родилсяи сразу же закричал,чтобы наполнить свои легкиеболью.На которой зацикливаюсь.Беру бокал,наливаю водыпью,наливаю воды,пью,не наливаю.Уснул.Во

сне я оказываюсь посерединемежду Марксом и Бродским.Я в чемодане у среднего ухалежу рядом с курткой Фернана Лежеи рядом с потерянным слухом.Мой слух – диссидент,мое правое ухо завербовалоего и мой редкий сон.Меня превратилив каменный уголь.Теперь я катаюсьпо лицам кумиров,на пару с запачканной курткойФернана Леже-Довлатова.Нас приютил красный Дедушка,который хотел стать прадедушкой,но мы с курткой решить не смогли,кто из нас будет ему рожать.Я с чемодана свалил белой девушкой,куртка осталась на мне,только нет больше красного дедушки,и слуха уже нет в стране.

* * *

Вчера осознал, что я сын-одиночка,без отца и почти без матери.Мать жива, у нее два сына от отчима,и живут они в красном доме.С ним меня ничего не свяжет,кроме Олега с четвертого,с которым буду пить водкувпервые в пятнадцать лет.Про отца меня можно не спрашивать.Когда он был с моей мамой,я был еще крохотным эмбрионом.А когда стал эмбрионом средних размеров,он меня обнаружил и вышелиз этой нечестной игры,благо я успел сохраниться.И выжил.(Я выжил потому, что бабуля и дедулянастояли меня рожать.)Вылез из мамы в рваной рубашке.Красный и солнечный, с белыми волосами.С рождения стал по отчеству сыном дедуле,а по факту сыном бабуле.

* * *

Помню, ты стояла нарядная,да и я был тоже нарядный.Только ты, скорее, как новогодняя елка,а я просто перебрал алкоголя.Изображая стояние, искрометно пыталсячто-то тебе донести,но мой пьяный язык,так уставший махать словами,на никотиновых резцахзасыпал.Ты меня понять тогда не сумела,я глаголу лил в тебя на пролетарском.И ты полилась,как дождь или слезы,буквально лилась ниже пояса,так натурально изображаяживой ко мне интерес,что и мой живойк тебе интересниже поясаизобразился.Ты сказала, что все случится,когда выпадет первый снег.Ты это сказала четырнадцатого октября,и через полтора часачетырнадцатого октябрявыпал первый снег.Небо всегда за меня.Я овладел пятибуквенным именем.(Уж простите меня за сексизм.)Четыре года произвола и рабства,четыре года владенья тобой.Я твоим сладким именемстал затыкать пустоту,суя тебя в черные дырымоих новорожденных писем,в которых я откусилот тебя самый мягкий знак.Ева взяла из Эдема(в память о райском саде)этому миру явитьчетырехлистный клевер.А я просто из Домодедово(в память о том октябре)этому миру являюв стихахчетырехбуквенную Дашу.А мягкий знак, который я сожрал,во мне переварился в твердый знакмоей фрейдистской немощной натуры,который, если верить в зодиак Стрельца,мне больше, чем всем им, подходит.Он, как цветок, встает на мне вопросом,стремясь пробить своим стволомвсе натяжные потолки,которые одел не он, а я,надел, дебил, без спроса.Мой твердый знакмоей неведомой любвирожден на свет,чтобы познать твои пустоты.И наконец, когда познаювсе твои изъяны изнутри,я изыму тебя у матери твоей,чтоб сделать тебя матерьюнаших с тобой цветков.Наш плод взойдет на свет,как солнышко восходит на востоке,ведь ты и есть восторг.Он выразит все знаки языкаиз синтаксиса немощных мычаний.И в нем мы разглядим с тобоюот тебя откушенные знаки,перекрещенные с моеймужской судьбой.Наш плод цветков взойдет на грудь твою,как я мечтал взойти на глянцевые скалы,чтобы в конвульсиях ломиться в цитадельтвоего любящего, ласкового сердца.В котором бьются наши языкинеправильностью нашей детской речи.В котором бьется пролетарская глагола,ту, что я лил в тебя по пьяни в октябре.Ребенок будет слышать все, что я глаголилна своем пьяном вечном языке.

* * *

И вот шестнадцать лет смотрел на мириз-за решетки, сделанной из перекрестных рифм.Сквозь них прошло мое малюсенькое детство,сквозь них, как водка в раковину утекала, утекламоя случившаяся пропитая юность.И вот теперь, теряя гравитацию,в свободе форм моих написанных речей,я сквозь решетку эту испаряюсьи оседаю в памяти людей.Которые меня оттуда изымают.Кладут нагим под свой родной язык.А я, не в силах отказать, бездумно соглашаюсь,чтобы родиться вновьвнутри чужой прокуренной исповедальнив виде настоящего себя.Однако я жалею рот, порвать боясь,ныряю в шелковую глотку на гортань.Хочу на всякий случай свороватькрасивый незнакомый голосок.Оттуда в легкие, на встречу с никотином:давно не виделись с родимой кислотой.Заполнился,и так прикольно.И выхожу на свет в двадцать четыре года,немного лишь, но овладев своим шершавым языком.Я достаю из кожаного чемоданавосемь ослепительных каштанов,которые я собираюсь полюбить,кладя в те самые огромные штаны.Чтоб в них прожить свою, ступающую в жизнь,мудрую и сдержанную зрелость,которая мне будет помогатькаштанами заполнить до краевглубокие бездонные карманы.И я вам их попозже покажу.

* * *

У красивых детей вместо рук – лебединые крылья.И мы крыльями машем, пытаясь взлететь повыше,но нам, к сожаленью, никто не вышилаэродинамических рукавов с автопилотом.Чуть только стопа лишена ощущенья Земли,лишь немного приблизившись к кольцам Сатурна,мы забываем, как близкостановимся к солнцу,и близкое солнце нас обжигает нещадно.Мы теряем баланс в поцелуе со светом,мы теряем момент, становясь бесхозным пространством,мы превращаемся в груз из костей и крови,ведь сгорели дотла наши врожденные перья.Мы стопами вгрызаемся в рыхлую землю,мы целуем остаток птичьей мечты,и с пыльцой на губах не упавших на Землю кометмы, как усопшего в лоб на прощанье,целуем сиреневый прахнаших обугленных крыльев.

Анна Ревякина

Родилась в Донецке в 1983 году. Член Союза писателей России, Союза писателей ДНР и Союза писателей Республики Крым. Стихи переведены на девять языков. Обладатель и финалист множества международных и национальных премий, в том числе Гран-при VIII Международного литературного фестиваля «Чеховская осень», специального приза «Слова на вес золота» еженедельника «Аргументы и факты», Национальной российской премии «Лучшие книги и издательства года – 2018» в номинации «Поэзия», премии «Книга года» (в соавторстве) и др. Автор семи книг.

АНФЕЛЬЦИЯ [1]

Страх

Откуда он берется, этот страх?Вот белый лист, не рукопись еще.И по нему на почерка саняхеще мурашки не ползут. И счетнеловко открывать. Сияет ночь.Какая странная здесь близкая луна.От берега идет такая мощь,как будто рядом началась война,как будто зреет ярости бутонпод толщей вод стерильной белизны.Для каждой головы здесь свой патрон.Здесь свой патрон для каждой головы.

Публикуется в сокращении.

Беломорье

Драги-драги, драги-драги. Это магия-магия…По малой воде босая идет Анфельция.Здесь куда ни посмотришь – лагерь.Ни одной распахнутой дверцы.А Анфельция все идет да идет.Беломорье под стопами ее ластится.Здесь куда ни посмотришь, все ровно наоборот.Притирается Россия и ее части.Папка мой, – говорит, – самый главный косарь.Косит травушку, косит родненькую.Он с матёры [2] Анфельции привез букварь —книжечку зеленую тоненькую.Драги-драги, драги-драги. Это магия-магия…По малой воде босая идет Анфельция.Рассказать тебе, как у них тут было на архипелаге?Так же страшно, как у нас сейчас в Донецке.

Матёра – материк.

III

Митрофанушка Соловецкий

Прадед мой, ну ты как, Митрофанушка Соловецкий.Я приехала к тебе ровно век спустя.Я уверена, что ты слыл тут орешком грецким, —твердая скорлупа.Закрываю глаза. Я живу тут в комфортном номере,теплый душ, белые простыни, свет не гашу в ночи.Мы же даже не знаем, в каком ты году тут помер,мне показывали кирпичи.Красные, черные, с отпечатками человских ладоней.Может быть, что какая-то из них твоя?Или все же под громадной ногой СЛОНовьейничего от тебяне осталось, никакого следочка малого,никакого оттиска, не у кого спросить.Мне о тебе рассказывала твоя внучка, моя мама,в прошлое нить.Говорила, что от тебя остались сапоги кожаные добротныеда бабушкины разговоры, полные вдовьих слез.А дети твои все выросли, Иван стал плотником,похоронен в городе роз [3] .А Настя, счастье твое, родила мою маму почти что в сорок.Потом моя мама родила меня – ее позднюю умницу.А сапоги мы твои храним. Они оказались сорок второго,сын мой хотел в них на улицу.Для форсу или еще с какой подростковой целью,да только бабушка заголосила: «Сними, дурак,не в пору они, не в пору они тебе». Загородила собою двери.Не в пору, сынок, не в пору.Да будет так…

Город роз – Донецк.

Память

Письма неотправленные,письма отравленныелюбовью и болью.Писались чернилами, потом, слезами, кровью,почерком кружевным, запятыми да точками бисерными.За какое-то время до выстрела.Разреши поделиться мыслями…А как вышло-то так, что теперь наша память,этих мест святых наша рана,принадлежит не нам, а нам лишь магнитики ширпотребные,принадлежит тем, кто придумал формулу слов «генетическое отребье»?Как так вышло, что горюшко мое, мою память о прадедеотобрали и сделали гаденькой-гладенькой,что тот валун из фундамента каталажки,чем-то навроде лакмусовой бумажки.Как так вышло, что то, на чем мы стоим,вкопанные по животы да по плечи,превратилось не в светлый дымот поминальной свечки,а в браваду, в расковыривание гвоздем,в шрам людоедства, в критический пост.Мой прадедушка стал для этой земли золотым зерноми теперь он во весь свой роствстал и требует: «Говори!Говори и память не отдавай».Ему было то ли сорок два, то ли сорок три,когда он из ада попал в рай.

1 2 3 4 5 6 7-13