Зима отчаяния
Шрифт:
– Что и вовсе ерунда. Однако, что в Глухом переулке его ждал сообщник – это не ерунда, Максим Михайлович. Жаль, что ты не разглядел экипаж, – Сабуров пыхнул дымом пахитоски.
– Я едва не свалился с крыши впереулок, – заметил следователь, – а Призрак прыгнул и не промахнулся. На козлах экипажа кто- то сидел, сомнений нет, – подняв глаза от фотографий, Трепов пошевелил пером крошки.
– Вы хотите установить негласное наблюдение за господином Завалишиным, – утвердительно сказал обер- полицмейстер.
Путилин кивнул: «Да,
Повозив шваброй под продавленным диваном, Сабуров обнаружил себя хозяином пары гривенников. В окна квартирки на Песках хлестал дождь. Столицу в очередной раз накрыли тяжелые тучи.
Нева вздулась под западным ветром. Мойка, Фонтанка и Екатерининский канал бурлили под мостами. Ночные ливни смыли последние остатки снега.
Непогода не помешала коллежскому асессору Завалишину вернуться к служебным обязанностям. За два дня, миновавших с убийства протоиерея Добровольского, Адриан Николаевич не совершил ничего подозрительного. Несмотря на дожди, Завалишинради моциона ходил в присутствие пешком.
– Хотя от Моховой до Малой Миллионной путь недолгий, – хмыкнул Сабуров. По словам Путилина, изображавшего дворника и торговца вразнос, Адриан Николаевич отличался гимнастическим шагом. Коллежский асессор добирался до арки Главного Штаба за двадцать минут.
– В восемь утра он на месте, – заметил Путилин, – в четыре дня покидает присутствие и отправляется домой. В кухмистерские на Невском он не ходит. Наверняка, посылает служителей за обедом, – покаслежка за Арсением Николаевичем была тайной.
Из соображений осторожности Сабуров, видевшийся с чиновником, встал, как выразился Путилин, на ночную смену. Максим Михайлович на казенном экипаже изображал извозчика. За две ночи, проведенные на Моховой, ему пришлось с десяток раз делать вид, что он ждет седока. Пролетка была невидной, выкрашенный в обязательный желтый цвет. Сабурова снабдили армяком с нашитым кожаным номером. Лошадь, впрочем, оказалась хорошей.
– С первого раза статей не разглядишь, – смешливо заметил Сабуров начальнику, – однако клячу сюда не запрягли бы.
Покойный дядя Сабурова, граф Гренвилл, спустивший немало денег на скачках, одобрил бы рыжего дончака. Путилин кивнул.
– Жеребец проверенный, – он подмигнул Сабурову, – и экипаж опробован в деле. Впрочем, тебе и не потребуется никуда ездить. Вряд ли Завалишин покинет квартиру ночью.
Иван Дмитриевич словно в воду глядел. Адриан Николаевич не выбирался даже в мелочную лавку напротив церкви святых Симеона и Анны.
Сабуров приезжал на Моховую к пяти вечера, сменяя Путилина. В окне Завалишина зажигалась керосиновая лампа, вспыхивалифонари на домах. Сабуров сидел на козлах пролетки, внимательно оглядывая улицу, запоминая посетителей парадной Завалишина. Коллежский асессор завесил окна тяжелыми бархатными шторами.
– Свет я вижу, – пожаловался Сабуров начальнику, – но что касается его гостей, – следователь пожал плечами, – то все остается туманным. Однако я могу описать всех, кто заходил в парадную, – Путилин вздохнул:
– Там шесть квартир. Поди разбери, кто хозяева, кто гости, а кто вообще, – начальник помолчал, – заграничные шпионы. На них не написано, кто они такие.
Князя Литовцева о слежке не извещали. Федор Федорович Трепов был уверен, что его сиятельство понятия не имеет о предательстве подчиненного. Сабуров разделял мнение его превосходительства.
– Потому что мне нравится Литовцев, – он выполоскал швабру в жестяном ведре, – хотя мне положено быть беспристрастным. Я теперь на двадцать копеек богаче, – Сабурову это казалось хорошим знаком, – ванька, то есть я, может потратиться на пироги.
Через час Путилин ждал Максима Михайловича на Моховой.
Рыжий дончак терпеливо переступал изящными ногами. Подковы коня цокали по булыжникам. Дневной дождь сменился мокрым снегом. Сабуров поднял воротник армяка. Городовой у церкви Симеона и Анны,не подозревающий о слежке за коллежским асессором Завалишиным, провожал Сабурова и его пролетку скучающим взглядом.
Максим Михайлович забирал экипаж и дончака из здания полицейского управления на Мойке, однако лошадь происходила не из выбракованных служебных кляч.
– Ты у нас дворцовый жеребец, – смешливо сказал Сабуров дончаку, – раньше на тебе ездил кто- то из великих князей, но вряд ли император, для него ты мал ростом.
Лошадь была, как выражались в кавалерии, казацкой. У Сабурова имелся кнут, однако он и не думал трогать жеребца. Дончак понимал его с полуслова. Дядя Сабурова, граф Гренвилл, до окончательного разорения держал отличных лошадей.
– Меня и покойного Арчи посадили на пони, когда мы едва начали ходить, – сказал он жеребцу, – дядюшка и мой отец хорошо понимали лошадей.
Покойный отец Сабурова, сбежав на войну с Наполеоном шестнадцатилетним мальчишкой, проделал с кавалерией путь от Смоленска до Москвы и от Москвы до Парижа. Сабуров помнил поездки на скачкив компании британских родственников. Граф Гренвилл непременно проводил их в паддоки в Аскоте, Эпсоме и Гудвуде.
– Где шампанское лилось рекой, – хмыкнул Сабуров, – даже в случае проигрыша, не говоря о выигрыше.
Максим Михайлович не приближался к ипподрому в Царском Селе и не заглядывал на зимние скачки на льду Невы. Он не играл в карты даже на интерес и не пил шампанское.
В ссорах отец называл его британским сухарем. Пошарив в кармане толстого стеганого армяка, Сабуров вытащил отцовский серебряный портсигар. Извозчикам курить не полагалось, однако он рассудил, что на пустынной Моховой никто не заметит столь откровенное нарушение полицейских правил. Стрелка брегета, надежно спрятанного под армяком, подходила к половине шестого вечера. Следователь чиркнулвосковой спичкой.