Зимний скорый. Хроника советской эпохи
Шрифт:
— Работаю, — неохотно ответил Марик. — Рассчитываю опоры. Чепуха. Я всё обобщил, формулы составил, графики. Теперь могу любое задание вместо квартала за неделю выполнить.
— А потом сачкуешь? — спросил Димка.
Марик пожал плечами:
— А потом заново считаю. По старой методике.
Григорьев понял его сразу, а Димка удивился:
— Почему?
— Потому что мои способы расчета нигде не утверждены. Если оформлять, чтоб узаконили, надо несколько лет потратить. По всем ступенькам пробивать, до Госстроя и Госстандарта. Нервов не хватит. Не хочу.
— Да-а, — мрачно сказал Димка, — в каждой избушке свои игрушки… — И торопясь разогнать повисающее тягостное молчание, вдруг накинулся на Григорьева: — А кстати, насчет избушек! Новоселье кто у нас зажилил?!
Григорьев только виновато улыбался. Да, весной 1975-го кооперативный дом наконец-то был выстроен, и въехал он с Ниной и Алёнкой в собственную квартиру, скромненькую, однокомнатную, но — свою, свою! Больше не надо было снимать жилье, кочевать с места на место.
Деньги для первого взноса Нина заняла у своих сотрудников. И выстроена была квартирка от института на имя Нины. И гостей на новоселье Нина приглашала сама. Если бы Григорьев настоял, она, может быть, позвала бы и Марика с Димкой. Но он промолчал. И сверхчутьем уловил, как радует Нину его молчание. Он-то понимал: ей было бы неловко перед коллегами за таких приятелей своего мужа. А вот Нина не смогла бы понять, как ему, в свою очередь, было бы неловко перед друзьями, если бы оказались они за столом среди ее «полубогов».
Да разве дело было в том, кого приглашать, кого не приглашать на новоселье? Дело было в самой Нине! С ней что-то происходило. Она изменялась. С недавних пор она стала уклоняться от его ласк. Причем, если от обычной близости, от которой она почти ничего не испытывала, она уклонялась мягко и как бы виновато, те его ласки, которые могли пробудить в ней чувственность, она отвергала решительно, почти с неприязнью. И всё труднее, труднее становилось им разговаривать почти обо всем, за исключением простейших бытовых дел — покупок, еды, хлопот об Алёнке.
Он дал Нине прочитать «Легенду о полководцах», дал два рассказа, несколько стихотворений. Всё, что успел написать. Она читала медленно. Он ждал с тревогой. Улетел в командировку. А когда вернулся, она отдала папку: «Я прочла». Он стал спрашивать: как, понравилось? От прямого ответа она уклонилась так же непроницаемо, как уклонялась теперь от его объятий.
А потом случился разговор с ней, тяжелый, изнурительный, подобный тем, какие будут с Алей, когда оба говорят взахлеб и каждый мучается и раздражается оттого, что другой не может понять что-то самое простое и нестерпимое.
— Ты не должен так больше! — повторяла Нина. — Я так не могу! Ты должен что-то сделать!
— Что? Не ездить в командировки?
— Не ездить, не ездить!
Он никогда не видел ее такой, с бледным лицом, испуганными и увлажненными глазами, — точно не голубыми, а бесцветными, — со срывающимся голосом. Он оправдывался:
— Я и так от командировок отбиваюсь, вылетаю в крайних случаях!
Она раздражалась еще больше. Он понимал: дело не в его отлучках, а в том, что он не может стать таким, как ей хочется. Но вот каким — этого уже не только ему не понять. Скорее всего, не понять и ей самой. Во всяком случае, не объяснить.
Он схватил ее руку, стал целовать пальцы — тонкие, нежные, родные. Застонал:
— Ну что ты со мной делаешь?! Я же люблю тебя!..
И разлад с Ниной был тем, чем невозможно ни с кем поделиться. Непрерывной болью, которую он носил в себе. Носил незаметно для всех, кроме одного-единственного человека — Стеллы.
Сухонькая, с заострившимся лицом, с серебряными сединками в гладко зачесанных на затылок волосах, Стелла в 1975-м уже не только выглядела старше своих тридцати пяти, но, кажется, смирилась с этим. Когда Григорьев бывал у Димки, она не садилась с ними, не принимала участия в разговоре, а тихонько, как мышка, суетилась вокруг. Подавала на стол, убирала со стола. Уводила Катьку или чем-то с ней занималась, чтобы та не шумела.
И только тогда, когда Григорьев собирался домой, Стелла всегда старалась подойти к нему, дотронуться на прощанье до его руки, поцеловать в щеку. Всё было так естественно, что он больше не испытывал вины перед ней. Лишь чувство благодарности за ее тихую и обреченную нежность.
Единственный раз Стелла встретилась с Ниной: во дворце «Малютка», где они собрались на регистрацию Машеньки, дочки Марика. Щупленький Марик, весь черный, в темном костюме, и Марина в свободном розовом платье, еще обильнее располневшая от родов и оттого странным образом только похорошевшая, осторожно передавали друг другу спеленатую дочурку и замирали с нею под фотовспышками. Торжественная дама-регистраторша от имени исполкома Ленсовета приветствовала появление нового гражданина Советского Союза и нового ленинградца (почему-то она говорила о Машеньке в мужском роде). Гости стояли полукругом. Нина с Григорьевым оказались на одном краю, Стелла на другом. И тут, — словно Григорьева толкнули, — он заметил, как Стелла устремила взгляд на рассеянно улыбавшуюся Нину.
Он сразу понял, что Нина Стелле не нравится. Однако всего поразительней в этот миг было преображение самой Стеллы. Казалось, сквозь ее привычный облик проступили черты совсем другой женщины. Вся напряженная, она сделалась выше и заметней. Темно-зеленые глаза смотрели остро, неприязненно, дикими искрами в них отражались зарницы фотовспышек. Обычно бледное личико порозовело, невидимы стали морщинки, и губы пунцовели как будто не от помады, а от прилива крови. Она помолодела. Она была даже красива — уязвленной и гневной красотой женского превосходства.
Почувствовав, что Григорьев смотрит на нее, Стелла вздрогнула. На мгновенье соединилась с ним смятенным взглядом — и тут же виновато поникла, опять по-старушечьи ссутулилась. Но ему показалось, он успел прочитать в ее глазах, что она всё теперь знает о нем и жалеет его…
АБэВэГэДэйка, АБэВэГэДэйка, Это учеба и игра! АБэВэГэДэйка, АБэВэГэДейка, Азбуку детям знать пора! Вас участники программы Будут азбуке учить, Если не забыли мамы Телевизо-оры включить!А это уже 1976-й год. Воскресным утром ярко размалеванные клоуны Ириска, Юра и Клёпа с учительницей Татьяной Кирилловной разыгрывают на экране смешные сценки и узнают буквы. Любимая программа детей и взрослых.
У него дома каждое воскресенье тоже начиналось с «АБэВэГэДэйки». Рядом с ним сидела пятилетняя Алёночка и смотрела передачу. Передачу про букву «У». Один из клоунов говорил, что может обойтись без этой буквы, и тут же исчезали ст-У-лья (клоуны, сидевшие за столом, падали на пол), а со стола пропадали б-У-лочки и лимонад «Б-У-ратино».