Зимопись. Книга 1. Как я был девочкой
Шрифт:
Карину посетили такие же мысли:
— Наращивали силу, грезили о несбыточном… Алла-всеприсутствующая, да простит Она нас и примет, все видит. Нельзя сестре идти на сестру. Даже если имелась причина. Это худшее из богохульств.
Вошли в свои комнаты. Зарина бессильно опустилась на лежак, обхватив голову.
В дверь постучали.
— Ваша очередь!
— Куда? — вскинула девушка мутный взор.
— Мыться, — объяснил я. — Вместо завтра.
В ее лице не осталось ни капельки солнца. Напряглась. Нахохлилась. Сказала, словно плюнула:
— Чего сидишь? Иди, милуйся со своей Томочкой. Она же знает, кто ты? Вот и парьтесь себе вдвоем.
И — слезы. Непрошибаемый женский аргумент. Далее — сквозь них, словно из преисподней, в нелогичном бреду и чудовищной горячке:
— Мне никогда не сравниться с ней. Она всегда будет для тебя лучшей. Она была, есть и будет, а я — временная соседка по комнате. Случайная попутчица, вечная обуза.
Ква-а-антовый парадокс и сбоку бантик. Еще девчачьей ревности не хватало. Думал, она из-за известий из дома. Нет, у нее раньше началось. Теперь вот плюсом наложилось. Капец и маленькая тележка.
— Нас позвали? — решительно схватил я ее руку и рывком поднял маленькое тельце. Зарина почти взлетела. — Идем.
Вторая рука проскрежетала ругнувшейся дверью нараспашку. Снаружи стояла Тома.
— Я услышала…
— Не надо, — перебил я. — Спасибо. Мы сами.
— Уверен?
— Я сказал спасибо, мы сами.
Томин мозг отказывался понимать происходящее. На ее глазах взбешенный я вытащил из комнаты упиравшуюся Зарину, всю в слезах и соплях, и, не отпуская, попер в помывочную.
— Если что… — крикнула вслед Тома, намекая на любую помощь.
— Учту, — пообещал я.
Встречные-поперечные смотрели на нас с нескрываемым любопытством. Словно родитель не мог уговорить грязнулю-дочку залезть в ванну и применил силу.
Едва дверь помывочной за нами закрылась, ярость куда-то подевалась. Включились мозги. Ну и что я натворил?
Зарина села на пол и закрылась руками. Пришлось взять под мышки, поднять и поставить. Она слабо отбивалась и шмыгала носом.
— Успокоилась? — спросил я, отступая на шаг.
— Угу, — кивнула она опущенным лбом.
За волнениями дня прошло мимо разума и вдруг проявилось: ночью мне сделали предложение. А я, болван, проигнорировал. С ее точки зрения. Со своей, несомненно, прекрасно объяснил, что никогда и ни у кого не стану одним из. Но вряд ли моя соседка, воспитанная этим миром и не знающая ничего другого, поняла, что хотел сказать. Она услышала не слова, а смысл. Он был ясен: вместе с местными законами я послал подальше и ее. Почему? Опять, зачем слушать ушами, если есть глаза. А они видят соперницу. Вот результат.
— Сейчас — моемся, — командным тоном сообщил я девушке, поворачиваясь спиной и быстро раздеваясь, — а дома поговорим. Хорошо?
— Угу, — с последним всхлипом донеслось сзади.
Ох, не выкинула бы какой-нибудь фортель. И я пошел с козыря:
— Ничего у меня с Томой нет и быть не может. По определению.
— Это как? — с тихой надеждой всплакнулось за спиной.
— Вот так. Абсолютно.
Умолкнув, я полез в большую бадью и долго отмывался от недельных грязи и пота, не бравшихся ежедневной холодной водой. И ни разу не обернулся. Но уши напряженно вслушивались, как пыхтит маленькая соседка, взбираясь в бочку, как плюхается и плескается, как усиленно драит кожу над водой и с бурными бульками под. Как затем трется жестким полотенцем и взмахом влетает в рукава рубашки. Как легонько поскрипывает входная дверь.
Когда вылезал вытираться, ее уже не было.
Глава 9
Дневная прохлада сменилась духотой. Склонявшееся солнце вдруг напомнило о себе нестерпимой яркостью. Выходившие из помещения прикрывали глаза. Многие скинули часть лат, достаточную, чтоб увеличить обдув, но притом сохранить лицо.
Феодора-дробь-Фома с Глафирой по-прежнему обнимали телами столб, глядя на окружающее страшными глазами, в которых — все. От ужаса смерти до презрения. От жалостливой мольбы до надменного хохота сверхчеловеков, поднявшихся над жизнью, улетевших за смерть. Кровь давно подсохла. Шрамы зарубцевались, став темно-бардовыми. Мышцы давно затекли. Если развязать, они не смогут двигаться. Кровоснабжение во многих местах пережато.
Только вспомнил про ожидавших казнь, как появились два бойника и принялись снимать с них веревки. Размотав, осужденных грубо отодрали от столба. Скрючившиеся взвывшие тела потащили в помещения. Наверное, опять в карцер.
Перед шатрами сооружалось нечто вроде помоста. Деревенские плотники и отправленные в помощь бойники обтекали потом. Безрукавки крепостных промокли насквозь, но никто не рискнул их скинуть — слишком много важных персон вокруг. Зато им было проще в нижней части тела. Средней длины юбки легко вентилировались, чего не скажешь о длинных балахонах бойников. Те просто жарились, но марку держали. Никто не жаловался.
Учениц собрали на траве в уголке поля. Морщась от солнца, девочки разлеглись кто как. Большинство связали рубахи узлом на животе. Подставляли плавно угасающим лучам лица, шейки, открытую часть груди и даже ступни. В отличие от давних веков моего мира, здесь знатные особы не сторонились загара.
Вдруг все вскочили, оправляясь. Я со всеми, еще не поняв, что случилось.
Приближалась сестрисса Аркадия.
— Ее преосвященство проведет занятие, — сообщила Астафья и с одновременным поклоном-полуприседом удалилась.
— Садитесь, — разрешила сестрисса.
Под взмахом ее руки все опустились на траву. Сестрисса откинула капюшон. Худая шея гордо держала голову, покрытую полупрозрачной кольчужной шапочкой, по затылку опускавшейся вниз. Узкие скулы и глубокие вертикальные морщины вразлет от носа придавали лицу нотку высокомерия, но глаза улыбались добром и покоем. Общее впечатление составлялось отстраненное и возвышенное. Еще не старая. Наоборот, в возрасте, но моложавая. Крепкая, стройная, хотя и не так, как Варфоломея. В Аркадии, в отличие от Зарининой мамы, не было хищности и сопутствующей ей постоянно излучаемой опасности. Опасность могла быть под легкой накидкой плаща, стянутой под самой шеей: глаза без труда угадывали изгибающийся вниз кончик длинных ножен и рукоять под левой рукой. До сих пор за единственным исключением в лице царевича Руслана мне попадались только прямые обоюдоострые мечи. Спрятанный был намного уже, длиннее, и напоминал саблю. Нет, казачью шашку: его дуга обращена вверх, для выхвата и удара в одно движение. Сабли так не носили. Конечно, если заточка с внешней стороны изгиба. Но бывает и с внутренней. У египтян, к примеру, в качестве церемониального жертвенного оружия.