Зимопись. Книга вторая. Как я был волком

Ингвин Петр

– Царберов?!

– В храме и в командировке. Семейную царевну за километр бы обходили…

«Километр», снова отметил я, как до этого «тонну». Откуда у них метрическая система?

– …а так каждый на что-то надеется. Некоторые готовы за нее в огонь и в воду.

– Что там некоторые, все готовы!

– Дурни.

– А я бы рискнул. Чего терять? А тут – царевна, да еще с бездонными перспективами…

– Бездонными – это да. Правильное направление указал.

– Ну, умопомрачительными. И сама

она умопомрачительная. И не змея вовсе. Она за всех нас жизнь кладет. Могла бы отхватить башенку на забаве и в ус не дуть. А она за нас. За простых. Чтоб у всех было все.

– Это да, я согласен.

– Раз она такая простая и за нас, значит и мужья ей нужны из наших?

– Думаешь, выберет тебя?

– Слащавых благородных навидалась, а нормального мужика, видать, не повстречала. Раз до сих пор никого не выбрала, может, именно меня ждет. Нужно лишь проявить себя как-то.

– Не выбрала, чтобы прочих не оттолкнуть. Ей нужны все. Сразу.

– Пока власть не захватит.

– Думаешь, захватит?

– А мы на что?

– А мы не за нее, мы за себя.

– Так ведь и она за себя, но с нами.

– Говорят, она троемужество отменит. Будет по одному, как до акопалипса.

– Ерунда. Я слышал, каждому разрешат супругов столько, сколько захочется. Хочешь одного – пожалуйста. Хочешь больше – никто не запретит.

– А жен? Или только мужей?

Спор затих.

Я посмотрел на месяц, в голове что-то щелкнуло.

– Сколько дней мы здесь?

– В этом мире? – тихо уточнила Тома. – Сегодня пятнадцатый.

– Точно? Дельтаплан мы заказывали на третье июня, значит сегодня семнадцатое.

– Ой… – Тома прикрыла рот ладошкой. – У тебя день рождения?

Я печально кивнул. Пятнадцать. Совсем взрослый.

– Что тебе подарить? – с любопытством спросила Тома совсем как дома.

Очевидная глупость вопроса повергла в уныние. Что она могла в этом мире?

– Подвинься ко мне, – донесся ее мягкий шепот. – Ближе. Еще ближе. Ну что ты как не родной? Обними рукой, вот так. С днем рожденья те-е-бя-а, с днем рожденья те-е-бя-а… С днем рожденья, милый Чапа, с днем рожденья те-е-бя-а-а…

Шепчущее ласковое пение навернуло слезы. Страшно захотелось открыть глаза, а все происходящее – сон.

Нежный чмок в нос завершил поздравление.

– Все будет хорошо, Чапа. Правда?

– Обязательно, – срывающимся голосом подтвердил я.

На то, чтобы не расплакаться, ушли все силы.

– Кто? – выкрикнули впереди. – А ну стой!

– Поктокай у меня. Глаза протри, – донесся голос бородатого «языка».

Главарь вернулся с совещания. Одновременно мы увидели, что отряд Грозны Святой затушил костры, снялся с места и ушел в обход башни слева. Сивко Предгорный и Таскай Прибрежный увели своих дальше вправо. С утра башня окажется в окружении.

«Язык» Напраса кратко поведал собратьям результат военного совета:

– Переть в лоб – это терять людей. Деметрия настояла ждать. Перекроем все дороги и тропы, запалим в сторонке что-нибудь ненужное – чтобы выглядело деревенькой или складскими запасами, но так, чтобы крестьяне против нас не поднялись. Из башни обязательно поедут на помощь, это их обязанность, тогда одни наши возьмут выехавших, остальные окружат башню и предъявят ультиматум. Если получится, то ворвемся с наскока. Или надавим на чувства оставшихся.

Разбойников план порадовал.

Все улеглись спать. Костры большей частью угасли, зажглись звезды. Тома ворочалась, вздыхала, кряхтела. Чувствовалось, что она долго колебалась, но пересилила себя:

– Чапа… ты веришь, что случись подобное с тобой, я сделала бы все и даже больше?

– Ты уже сделала, сохранив мою жизнь в школе. Как соучастницу, тебя ждал финал Глафиры.

– То не в счет, общая опасность давала силы и заставляла принимать правильные решения.

Я покачал головой:

– Мы не в детском саду, скажи прямо, что нужно.

Сказать, что Тома покраснела – ничего не сказать. И это несмотря на тьму – почти полную, кроме мрачных отсветов костров в каждом из лагерей. Новолуние.

– Или руки помыть надо было, – трудно выпихнули ее губы, – особенно после дурацкой мази. Или переела с радости…

– Снова живот прихватило?

– Ага.

– Какие проблемы. Давай, отнесу.

– К ним я больше обращаться не хочу.

Еще бы.

– Куда идти? – спросил я, принимая Тому на руки.

– За те деревья между лагерями.

На моей шее сомкнулся мягкий живой обруч.

– Вы куда? – возник рядом рыкцарь, сменивший Епанчу. – А-а, почву удобрить. Только недолго. Я отсюда прослежу.

За деревцем мои руки как в прошлый раз начали разворачивать Тому к себе спиной.

– Стоп. – Ее губы сжались до крови, глаза зажмурились от невыносимого стыда. – Ближе к кустику. Чтобы листики достать. И… – Она набрала побольше воздуха. – К себе лицом. Потом мне понадобится свобода рук.

– Тогда… – Теперь я залился пунцом. – Штаны придется снять полностью.

Ноги-то будут меня обхватывать.

– Несомненно.

– Сможешь снять сама, на весу?

– Нет.

Я открыл рот, чтобы сказать, что…

Ничего не надо говорить. Теперь надо делать. Мужик я или как?

Рот закрылся. Легкие провентилировались глубоким вздохом, руки приступили к делу. «Глаза боятся, руки делают» – эта поговорка появилась не просто так. Окончательно подготовив пылавшую щеками Тому к процессу, я присел на широко расставленных ногах, а она, обняв меня за лопатки, повела плечами, сбрасывая мой поддерживающий захват: