Зимопись. Книга вторая. Как я был волком
Шрифт:
В засадах и погоне толку от меня было мало, но я тоже учился. После нескольких боев с волками по-другому вспоминалась встреча с ними на причале. С новыми знаниями у нас мог быть шанс.
За остававшейся в пещере Томой присматривали самки, сидевшие с детьми и только ждавшие их.
Слов человолки не знали, только радостный лай, грозный рык и вой страдания. Остальные чувства и понятия выражались их вариациями и смесями.
– Рррр! – опрокидывал меня грузным телом самец, которого мы с Томой прозвали Гиббоном.
Приходилось лежать на спине, подрыгивая ножками, и делать вид, что подавлен, что все понял и покоряюсь. Все понял – по поводу
Или вот такой «разговор»:
– Гав! – радостно говорила мне молодая низкоранговая самочка, оттесняя от основной стаи.
У нее не было пары. Худая и жилистая, ростом с Тому, возрастом постарше. На вытянутом лице блуждало беспокойное подобие улыбки. Волосы напоминали мои: русые, непослушные и столь же нестерпимо грязные. Хлипкие плечи передних конечностей переходили в узкую грудную клетку. Тельце топорщилось мягким вниз, а жесткими лопатками вверх. Как штурмовик на боевом вылете: сверху крылышки, снизу бомбочки. Впалый животик нежданно проступал отчетливой решеткой пресса. Поскольку хвоста не было, самочка задорно помахивала передо мной тощей кормой так, будто он подразумевался. Пару раз умудрялась лизнуть в щеку или куда достанет. Я отбрыкивался, строил страшные гримасы, рычал, но, видно, не очень правдоподобно. Попытки подружиться не прекращались.
– Опять Пиявка приставала? – неведомым способом узнавала Тома о том, чего видеть никак не могла.
Я изображал надменное равнодушие. Типа, не ваше волчье дело, сударыня человолчица Тома.
У нее тоже завелся поклонник. Он не подходил, глядел издали истосковавшимся голодным взглядом, нарезал круги, как бы демонстрируя себя, но не навязываясь. У нас он стал Зыриком, Вуайеристом, Глазодером, Смотрюном… Каждый день приносил новые варианты.
– Как там наш Смотрик? – интересовался я после любой отлучки. – Руку и еще что-нибудь предложил?
– Все смотрит, – горестно вздыхала Тома, а глаза посмеивались. – Смотрит, смотрит, смотрит… Скоро глаза протрет. Или у меня чего-нибудь.
Мои брови взлетали на лоб.
– Взглядом, – шаловливо уточняла Тома.
– Любуется, – облегченно выдохнув, объяснял я.
– Было бы чем, – сердито фыркала Тома. – Тут вон сколько всяких вот с такими и с вот тут о-го-го.
С этим не поспоришь, что есть, то есть.
– Зато ты всех нежнее, всех румяней и умнее.
Комплименты нравятся всем. Пряча удовольствие, Тома посетовала расхожей банальностью:
– К сожалению, на ум мужика не поймаешь.
– Может, ты уже поймала, просто он чтит закон. Ждет, когда в определенном возрасте твое качество перейдет в количество, тогда возьмет оптом.
– Я столько не проживу! До совершеннолетия мне еще больше двух лет!
– Здесь выходят замуж раньше.
– Хочешь выдать меня прямо здесь? За нелюдя?
– Ну и что, что нелюдь, лишь бы человек был хороший. Как сказал Дарвин одной прелестной особе: вы, конечно, тоже происходите от обезьяны, но не от обычной обезьяны, а от обезьяны очаровательной.
Вдоволь попикироваться удавалось нечасто. Даже перекинуться несколькими фразами. После первого же шепота где-нибудь раздавался настороженный или агрессивный рык, мы затыкались.
В походы я уходил с камнем на сердце, оставляя Тому одну. Впрочем, не одну, а в обществе других сильно покалеченных, а также беременных и кормящих. В такой компании Тома смогла бы постоять за себя сама, даже в своем тяжелом положении.
Походы стаи делились на короткие, средние и длинные. Выходя, никто не знал, куда сегодня заведет вожак. Самые простые выходы – за кореньями и съедобными травами на склон горы. Мы как бы «паслись», наедаясь на месте и многое принося в пещеру. Трава с тройчатыми листьями, под названием сныть, которую на бабушкиной даче я косил как сорняк, оказалась съедобной и прекрасно заменяла зелень, ради засевки которой когда-то пололась. Темно-зеленые заросли съедались на месте и собирались впрок для засушки. Не только листья, даже черешки и стебли сныти были хороши, если снять кожицу. А еще лебеда – треугольные листья с мучнистым налетом. Да, невкусная, горькая, противная, немного вонючая. Сначала. Просто вы еще никогда не были по-настоящему голодны.
Средние выходы длились весь день, до ночи. Иногда до утра – в определенные места с плодовыми деревьями или кустами типа малинника. Или на поля крестьян, отважившихся выращивать что-то вблизи опасного соседства. Возможно, взятое человолками становилось неким налогом, составной частью негласного договора: крестьяне не звали цариссу с отрядом, человолки не убивали крестьян. Люди и нелюди даже не видели друг друга, соперники за еду умудрялись расходиться в пространстве-времени, не допуская стычек.
Интересно, успели бы конные войники цариссы перекрыть стае отход? Вряд ли. Даже если окажутся неподалеку. Налет готовился долго, с разведкой местности и выставленными по сторонам дозорными, а совершался быстро, дерзко, с мгновенным отступлением при полной руке добычи у каждого. Путь туда-обратно проходил разными дорогами, причем по такому бездорожью, что не только конный, а даже пеший переломает ноги. Стая же легко передвигалась по любой пересеченной местности. Где ходом, где прыжками, где по ветвям деревьев.
Длинные походы затягивались на несколько суток. Вожак знал места, где можно поживиться чем-то особенным, ради этого стая делала многодневные переходы.
Самым сложным и кровавым делом, естественно, оказалась охота на волков. Бывали жертвы со стороны стаи. Но редко. Волки боялись человолков. Учуяв, обходили. Ловили волков только в грамотно выстроенную засаду.
Вернувшись в пещеру, добычу складывали к ложу вожака, я шел в свой угол, наблюдая оттуда церемониал приема пищи.
К еде вожак приступал единолично. Ел медленно, смакуя и чавкая, стая роняла слюнки на почтительном расстоянии. Любого недовольного ждал взгляд, не суливший ничего хорошего. Потом ели приближенные, самцы и самки второго и последующего рангов, в конце что-то перепадало нам, низшим. Меня даже радовало: мясо съедалось раньше.
В основном стая делилась на пары. В старших рангах. Чем ближе к периферии, тем больше вырисовывалось всякого безобразия. Видимо, создание нормальной пары следовало заслужить.
Тому начали принуждать к выходам за добычей со всей стаей – лишние рты не приветствовались. Настало время ее первого «боевого похода». Стая легко скакала вниз по склонам, мы очень старались не отставать. Отставание каралось рыком с последующими оплеухами.
– Если зад высоко, – прошептала Тома, трудно, но удивительно весело передвигаясь рядом, – вижу только то, что под носом. Лица не поднять, шея, как у свиньи, в обратную сторону не гнется. Я же не йог. Куда двигаюсь – непонятно, того и гляди, врежусь во что-то или со скалы сверзюсь.