Зимопись. Путь домой. Веди
Шрифт:
– Конечно, можно. Было бы нельзя, я предупредил бы заранее.
– Ты обманул! Ты не сказал главного, и Ева, когда пряталась, всегда сидела на месте!
– Даже в этом случае Ева почти всегда выигрывала.
– А должна – всегда!
Казалось, меня ждет судьба Рябого. Игрушка надоела – ее ломают.
– Из кладовки плохо пахнет. – Ева поморщилась. – Выбрось мертвяков за стену. Только не там, где ворота, а по другую сторону.
А то я не догадался бы. Кстати.
– Раб смеет напомнить Еве, что когда мы уедем за новым Адамом, провизия останется без присмотра, ее растащат.
– Будущие рабы соберут и принесут еще.
Проблемы в этом Ева не видела. Ее дело – приказать себя накормить, а где рабы возьмут продукты – дело рабов. Подход ужасный и в высшей степени логичный. Каждый занят своим делом: Ева командует, рабы выполняют. Не подкопаешься. Если рабы приказ не выполнят, их накажут. Тоже все логично.
Пока я выполнял приказ, Ева лениво глядела в небо. Узнать бы ее мысли…
Там могло не оказаться никаких мыслей. Взгляд был пустой, ничего не выражающий.
Впрочем, с таким же взглядом Ева убивала. Если сейчас внутри мысли об этом, лучше о них не знать. Все равно сил на противодействие у меня не хватит.
Когда я отмылся после грязной работы, Ева распорядилась:
– Есть хочу. Принеси чего-нибудь быстро и много.
Я помчался исполнять новый приказ.
После ужина Ева развалилась на сене:
– Иди сюда.
Как она уже говорила, делать хозяйке приятное – обязанность раба. Я вновь приступил к «глажке и выжимке»: сначала, как обычно, в сторону успокоительного «утешения» – и до опустошительного дело не дошло, Ева заснула.
***
Возможно, все беляки спали подолгу, больше чем люди. Сравнивать не с кем, да и не хочется. За последние дни я отъелся, отдохнул и просыпался, как правило, раньше Евы. Ее сон был чуткий, мне приходилось делать вид, что тоже сплю. Любое неаккуратное движение – и меня куда-нибудь пошлют. Или, наоборот, позовут. Лучше полежать, пока время есть.
Вот так и становишься глупым и ленивым. Как говорится в пословице, «с кем поведешься…»
А еще, как я понял, Ева не хотела, чтобы я занимался хозяйством самостоятельно – то есть, без присмотра. Я этим беззастенчиво пользовался – отдыхал вволю. Когда с приходом нового Адама пара восстановится, лафа закончится, а пока на рабство жаловаться не приходилось. Ну, разве что убьют за лишнее слово или неправильный жест, а в остальном – сносно. Будучи свободным, столько есть и спать (не «или», а именно «и») мне практически не доводилось.
Незаметно пролетела ночь. Начавшееся с завтрака утро закончилось очередным «иди сюда». Так как уехать вновь не получилось, я гнул выработанную линию:
– Чапа вспомнил еще одну игру.
Что-то обязательно сработает. Не хватит реальных игр – придумаю. Не может быть, чтобы во время игр впадающий в детство разум не допустил ошибки.
Ева перевернулась на спину, на меня поднялся радостный взгляд:
– Ева слушает.
Она перехватила мою руку и опустила себе на грудь – мол, говори, а от дела не отвлекайся.
Отторжение, которое было еще вчера, а несколько дней назад просто сводило с ума, плавно сходило на нет. Память затирала плохое, и если в миг раздражения Евы я видел в ней кровожадного орка, то в остальное время передо мной сверкала прелестями прекрасная эльфийка. Это действовало на нервы и прочие части организма. Возможно, не будь Ева столь ленива и прояви она какую-нибудь инициативу, что-то всколыхнулось бы. К счастью, Еве такое в голову не приходило, и я мог быть за себя спокоен.
То, что мне приходилось гладить ее и всячески ласкать, роли не играло, передо мной лежала не женщина, а белячка – очень похожий на человека враг рода человеческого. Я не забывал этого ни на минуту.
Ее кожа под моими пальцами – неестественно чистая, гладкая, абсолютно белая. Несколько дней на солнце – а ни тени загара. Неужели первоначальные догадки верны, и Ева – нечто созданное искусственно, плод труда неизвестного психа-гения от механики, кибернетики и бионики, и кожа ее – не настоящая, а какая-нибудь силиконовая? Что же тогда внутри?!
В чем сомневаться не приходилось, так это в наличии сердца и теплоты организма. Сердце стучало. Оно реагировало на мои действия. Дыхание Евы сбивалось, кожа краснела, но не от солнца, а исключительно от удовольствия.
Не переставая гладить, я «поделился опытом», придуманным тут же:
– У нас была такая игра. Хозяин и раб на время менялись местами…
– У тебя были рабы?
– Когда я говорю «у нас», то имею в виду…
«Все человечество». Скажу так – и голова полетит с плеч. Обезьяны не должны равнять себя с людьми, только жизни людей имеют значение. А как же сказать? «Весь обезьянник»? Какое производное от «обезьяны» подойдет к случаю?
Вон оно как: наш язык даже не предназначен для признания других общностей равными себе. Мы – человечество, а остальные твари (от смысла «сотворены») – просто твари (в другом, обидном смысле) по сравнению с нами. Кто круче – тот и прав. Сейчас правой была Ева. Всегда.
– Имею в виду всех, – закончил я. – Говорят, в такие моменты приходят очень интересные ощущения и новые мысли.
– Ева не поняла. В чем здесь удовольствие?
– А в чем удовольствие от пряток?
– В выигрыше. Ты проигрываешь – Ева получает удовольствие. Какое удовольствие она получит, если на время будет вынуждена обслуживать раба?
– В этом и дело! Поставить себя на место другого…
Опять едва не вылетело неприменимое в условиях чужой правды слово «человека». Я просто повторил:
– На место другого – это само по себе сильное ощущение.
– Ева еще поняла бы, если б Чапа был нормальным самцом, и вот это, – в мою сторону дернулась ее рука (настолько быстро, что я засек лишь смазанное движение), и предметы моей физической гордости оказались в плену чужой ладони, – висело бы не для украшения и поливки. Отдаться рабу как рабыня – это Ева попробовала бы, но ты ни что не годен.
Ладонь Евы разжалась и вернулась на место. Я сидел ни жив ни мертв. После жарких и, главное, регулярных любовных баталий с Зариной организм вырабатывал все необходимое в нужном объеме и удивлялся, что выработку не используют по назначению. Душевные вопросы его не волновали. Если в понятие «обслуживать» Ева однажды внесет активные ласки, то я не ручаюсь…