Злые вихри
Шрифт:
– - Maman... monsieur Аникевъ...-- прошептала бдная Ninette, опуская свои внезапно померкшіе глаза.
Княгиня Хренелева, дама еще красивая и такая же блокурая, какъ дочь, только почти на голову выше ее ростомъ, окинула «артиста» холоднымъ, какъ ледъ, взглядомъ и, на его поклонъ, отвтила вжливымъ наклоненіемъ головы. Лицо ея было серьезно и строго, и очень ясно внушало ему, что между ними нтъ и не можетъ быть ничего общаго.
Онъ не, усплъ очнуться, какъ об он ужъ исчезли.
– - Cousin, вы меня совсмъ не узнаете!-- разслышалъ
Онъ обернулся и увидлъ «la bete».
Трудно было и представить себ что-нибудь противне этого человка. Его лысющая голова съ низкомъ и покатымъ лбомъ и съ такими шишками черепа, по которымъ френологъ узналъ бы развитіе самыхъ неблагородныхъ свойствъ, его желтоватые масляные глаза, черезчуръ тонкій носъ, оканчивающійся спускавшимся къ верхней губ утолщеніемъ, выдвинутая впередъ челюсть, покрытая рденысой и жесткой растительностью, короткое круглое туловище на тоненькихъ ножкахъ, и этотъ скрипящій, рзкій голосъ -- все было подъ стать одно другому.
– - Узнаю, князь,-- отвтилъ Аникевъ:-- васъ не узнать трудно, вы все тотъ же.
– - Зачмъ же измняться,-- кривя толстыя губы въ улыбку и показывая два ряда слишкомъ ослпительныхъ вставныхъ зубовъ, скриплъ князь.-- Ну, какъ же я радъ, что вы въ Петербург... Вдь, Алина здсь, а вы ее и не видли... впрочемъ, вы никого не видите... вы въ эмпиреяхъ... ну, а мы вс только на васъ и глядли... Ахъ, какъ вы поете, mon cher, чортъ возьми, какъ вы поете! Пойдемъ же къ Алин. Она вамъ намылитъ голову за то, что вотъ уже сколько дней въ Петербург, а къ намъ ни ногою! къ роднымъ-то!
Аникевъ могъ только съ удивленіемъ глядть на него и слушать, едва вря своимъ ушамъ: «cousin», «къ роднымъ» откуда подулъ этотъ втеръ?
– - Идемъ же!-- опять проскриплъ «la b^ete», беря его подъ руку.
V.
«La belle» встрчала его своей самой прелестной и въ то же время нсколько загадочной улыбкой, смыслъ которой онъ, такъ хорошо когда-то изучившій это лицо, не могъ теперь разобрать. Ея рука крпко сжала, но тотчасъ же, даже слишкомъ поспшно, отпустила его руку.
– - Пожалуста, будь строже съ твоимъ кузеномъ, Алина; онъ, право, заслушиваетъ отъ тебя примрнаго взысканія,-- странно осклабляясь, не то любезнымъ, не то насмшливымъ тономъ проговорилъ «la b^ete», и покинулъ ихъ.
Однако, «la belle» очевидно не желала быть строгой. Она глядла на Аникева грустными и нжными глазами, то есть, именно тмъ самымъ взглядомъ, которымъ въ прежніе годы ей такъ легко было послать его на какое угодно преступленіе.
– - Неужели вы, дйствительно, такъ бы и не подошли ко мн, Michel, если бъ я сама не отправила его за вами?-- тихо спросила она.
– - Конечно!-- еще тише отвтилъ Аникевъ.
– - Чмъ же я заслужила это? Я отпускала васъ какъ друга... шесть лтъ прошло... что же такое случилось за это время? относительно васъ я все та же...
– - Вы знали,
– - Знала, и очень бы хотла васъ видть... но тогда это было невозможно.
– - Ничто не измнилось и теперь, разв вотъ, что мы встртились здсь, что я плъ безнравственную пснь и что, несмотря на это, со мною все же милостиво бесдовали...
– - А хоть-бы и такъ!.. одного желанія слишкомъ мало, надо имть хоть самую крохотную возможность... и вотъ я ухватываюсь за первую такую возможность. Вы ничего но понимаете, Michel, не хотите понимать, вы -- неисправимый идеалистъ. Ну, и что-жъ? Вамъ тепло, что ли, на свт отъ вашего идеализма, котораго, вдобавокъ, никто въ васъ и не признаетъ кром меня? довольны вы жизнью? вы не говорите ужъ, какъ прежде, что жизнь -- страданіе?
– - Все осталось постарому, только, вдь, я если помните, никогда и не ожидалъ никакой перемны,-- сказалъ Аникевъ спокойнымъ равнодушнымъ тономъ.
– - Да, но, однако, вы чего-то все ищете, вы бгаете за призраками счастья,-- говорила она и опять глядла на него грустными и нжными глазами:-- вдь, я многое о васъ знаю, я вс эти годы старалась какъ можно больше узнавать о васъ...
Онъ хотлъ сказать ей, что самое врное средство узнать о немъ было -- написать ему, что со дня ихъ разлуки онъ два долгихъ года ждалъ отъ нея письма, клятвенно общаннаго ею. Но онъ не сказалъ ничего этого. И онъ тоже, пока не находилъ на него «припадокъ звуковъ», умлъ владть собою и не выдавать своихъ чувствъ и мыслей. Только этому онъ и научился какъ слдуетъ отъ жизни.
– - Вы надолго?-- спрашивала Алина.
– - Разв я когда-нибудь могу отвтить на такой вопросъ; я усталъ путешествовать, усталъ скучать въ деревн, пріхалъ сюда, взялъ квартиру на годъ, а что будетъ дальше, не знаю.
– - Что-жъ, миръ и старая дружба? Прідете? Когда? Будемъ говорить обо всемъ... прізжайте завтра обдать, а теперь -- отойдите.
Все это было сказано такъ, какъ только можетъ сказать женщина, наврное знающая, что ей ни въ чемъ не будетъ отказа.
И отказа не послдовало. Онъ отвтилъ: «хорошо» -- и послушно отошелъ.
Его взглядъ встртился со взглядомъ графа Ильинскаго; но ему некогда было удивляться тому выраженію, съ какимъ глядлъ на него этотъ молодой человкъ. Притомъ же все это было очень мгновенно: мелькнула и коснулась чуткихъ нервовъ «артиста» направленная на него изъ чужихъ глазъ злоба -- и только.
Такое ощущеніе было ему давно и хорошо знакомо; онъ испытывалъ его почти всегда въ людныхъ собраніяхъ, гд приходилось сталкиваться со знакомыми и полузнакомыми. Поэтому онъ и не любилъ большихъ собраній, поэтому многіе и считали его за мрачнаго нелюдима, за человка съ тяжелымъ, непріятнымъ характеромъ, и когда кто-нибудь изъ близкихъ его пріятелей уврялъ, что онъ въ сущности крайне добръ, способенъ на дтскую экспансивность и веселость -- этому не хотли врить.