Змееносец. Сожженный путь
Шрифт:
– А кольцо, вскинув брови, на узком лошадином лице, недовольно промолвил длинный. Кольцо на пальце было, да?
– Это правильно согласно кивнул толстяк. Он повернулся к Илзе, и глядя в упор, громко сказал, словно "бахнул из пушки":
– За кольцо, десять лет! Заложник, плюс кража, убийство, и угон автомобиля, кричал толстяк. Ты думаешь, своей жопой, или у тебя есть мозг!
Илза молчала, и смотрела в одну точку. Ей было наплевать на себя, совсем. " Лучше сразу в пекло, думала она, чем нюхать "гавно" понемногу. Только скоты, позволяют себе издеваться над слабыми,- гады! А Васи нет, я уже сердцем чувствую, умер он. Пустота, не слышу его, молчит сердце. А что со мной? спросила она себя. Я буду сидеть, и наверно очень долго, надо готовиться только к худшему. Боль не главное, нет солнца над головой, можно вытерпеть, толстые стены, и вонь, тоже,- его не вернуть, подкосило... Прямо в сердце ударили суки, больно,
– Как зовут тебя, нервничал толстяк, расхаживая по комнате. Если хочешь, мы не будем спрашивать тебя, зачем, остановился он посередине, напротив стола. Мы тебя немножко убьем, усмехнулся он, и ты нам все расскажешь, а потом и подпишешь. Правильно, спросил он длинного. - Я думаю, вам лучше рассказать все самой, нахмурился длинный. Он был в черном свитере, и потертых джинсах. Сидя на стуле, он смотрел на Илзу изучающе, как под микроскопом. Скоро будет готова экспертиза, спокойно говорил он, и тогда вы нам абсолютно не нужны, вот такая, перспектива, пожал он плечами. Вас устраивает?
Илза молчала. Глядя на стол перед собой, она мучилась от боли. Наручники сильно передавили запястья.
– Больно, произнес в наступившей тишине длинный. Только назовите себя, расскажите, как вы убивали и грабили, и мы снимем наручники, и отправим вас отдыхать. Только ваша добрая воля, усмехнулся длинный.
– Не надо с ней по-доброму, громко сказал толстяк, докурив сигарету. Ее надо в карцер, и водой холодной, а когда от холода, трясти начнет, поговорим, усмехался толстяк. - Вы не полька, покачал головой длинный, это нам понятно. Мы установим вас, без проблем. Зачем вы делаете себе хуже? Экспертиза покажет, что вы были в той самой машине, в ювелирном салоне, и после, когда ваш дружок, беглый русский, захватил в заложники гражданку Польши, нам не надо доказывать, мы знаем, ехидно улыбнулся длинный. Если вы добровольно признаетесь, суд зачтет это.
– Знаешь Любомир, мне это надоело, тяжело вздохнул толстый, взглянув на часы. Давай ее в камеру, до завтра, а то дел очень много, скривился толстяк. А завтра...
– А завтра, перебил его Любомир, ты уверен, что пани во всем признается да? усмехнулся длинный.
– А мы ее в мужскую камеру закроем, рассмеялся толстяк. Там такие голодные волки, загрызут, довольный собой, ухмылялся толстый. Все расскажет, еще и напишет.
– Не думаю, покачал головой Любомир. Хорошо, давай в одиночку, кивнул он.
– Согласен, щелкнул пальцами толстяк. Думай до утра, сучка! сказал он, и открыв дверь, позвал милиционера.
Такое холодное, тусклое солнце, будто кусочек фольги, матовый и "скрипучий", бледно мерцает, где то там, высоко в небе. А она здесь, на земле, в холодной и пустой камере, без теплой одежды, совсем холодно.
– Подари мне тепло, прошептала Илза, подставляя израненные руки, бледному лучу солнца. Ты огромное, ты можешь, такая малость, для тебя, а мне, жизнь... "Сколько раз говорила себе, остановись, не впутывайся, живи нормально, вернись домой, там старенькие родители, а сама? Бежала за счастьем, да споткнулась по дороге. Хотела жить красиво, мечтала, и грезила. Теперь камера, мужа нет, Васи тоже, со мной все кончено. Ради этого я стремилась уехать из дома? Никогда не станет чужбина родной, даже если очень захотеть, не станет. Холодно, а на душе спокойно, она греет изнутри, и пусть тело дрожит, а мысли ясные, думала Илза, сидя на корточках в углу камеры. Все что останется для меня, лишь память, яркие обрывки воспоминаний, улыбки, слезы, радость, как то непривычно, и жалостливо, ноет внутри. Я беспомощная, и никому не нужная, одинокая, и совсем маленькая, кто сможет помочь,- никто. Ничего не измениться от моих слов, знаю, если они захотели посадить меня, сделают это. И ни один человек на земле, не вспомнит обо мне, потому что я просто букашка. По делам моим вспомнят все, и за радость и улыбки, за все, надо платить, приходит время, стучится в дверь. Ты позабудешь солнца свет, ты станешь словно ветер, и наплевать на всех, и на себя, все кончено... Как грустно , знать что жизнь прошла, надежда и не снится, была любовь, была судьба, осталась только птица... Я отпускаю ее через решетки в небо, как свою душу не уберегла, и пусть летит она, высоко в небо, свободна и чиста..."
Лязгнули в замке ключи, дверь камеры медленно открылась, Илза вздрогнула, и посмотрела в коридор.
– Выходи, раздался спокойный мужской голос.
– Я, тихо спросила Илза.
– Ты, или вас уже двое, усмехнулся милиционер.
– Одна, ответила она. С трудом поднявшись, и опираясь на стену, она вышла на свет, из камеры. В коридоре было тихо, ярко горел свет, и пахло краской. Илза закрыла глаза, с непривычки, стало больно, от яркого света.
Милиционер закрыл дверь, и толкнув ее в спину, скомандовал:
– Вперед иди.
В комнате было сыро, в тусклом свете, за столом, сидел худощавый мужчина, и что то писал на листе бумаги. Небольшое окно, в стене, совсем не пропускало свет с улицы. Илза стояла у дверей, и молча смотрела на него. Закончив писать мужчина внимательно посмотрел на нее, и негромко сказал:
– Садитесь.
Она подошла к стулу и села напротив стола.
– Я следователь Новак, вздохнув сказал мужчина. Буду заниматься вашим делом.
– А вы? вопросительно взглянув на Илзу, спросил он. Не хотите? Хорошо, кивнул он. Тогда я сам. Вы Илза Литвинская, уроженка литовского города Скуодас, двадцать пять лет. Правильно? Вышли замуж за гражданина Польши, Томаша Скульского. Через полтора года, стали вдовой, правильно? Проживали в Варшаве, улица Подольска 6. Правильно? Илза молчала, ей было все равно. " О чем говорить с ним, подумала она. И так все знают, а то что, не ... впрочем, тяжело вздохнула она, все что случилось, отвечать буду я, так уж вышло. Говори, или нет, если хотят, и без меня управятся." Ваш муж умер в больнице, сердце слабое, вздохнул Новак, откинувшись на спинку стула. Ну а вы? Зачем вам все это? Убийство, угон автомобиля, ограбление, захват заложника? Не понимаю, покачал головой следователь. Если вы не хотите говорить, не надо, вы арестованы по подозрению в перечисленных мной преступлениях. Результаты экспертиз, дают на это все основания. Поймите, ваше молчание, не улучшает, а наоборот, ухудшает ваше положение. Странная вы, пожал плечами следователь. Как пожелаете, мне все равно.Вы будете говорить?
Илза молчала. "Пусть что хотят, то и делают, я для них, всего лишь крестик, в строчке. Можно нарисовать, а потом стереть, какая разница, не человек..."
– Хорошо, упорствуйте, если хотите, закрыл папку следователь. Меня только одно интересует, зачем? Или вас уговорил этот беглый советский солдат? А? Он мертв, вы наверно знаете? Да? спросил Новак, с интересом наблюдая за Илзой. Вы не виновны, я знаю. Молчите. Не надо, вы никого не спасаете, вы сами беспокоитесь о себе. Подумайте, вы собственными руками, можете сломать свою жизнь. Будущего уже не будет, после тюрьмы, вы не поднимитесь наверх, вы исчезните, вас не будет, вам это понятно, спокойно , даже с неким облегчением, говорил Новак, рассматривая свои пальцы.
Он будто повторял заученные фразы, как "заезженная пластинка", только что не скрипел от старости, а в остальном,- словесная утопия... Его можно понять, но нужно ли, это делать? У каждого свой хлеб, Новак- следователь. Он знал, иногда помогает просто молчание, не давление, а тишина, и тогда сам арестованный, вдруг, начинает говорить, о посторонних вещах, постепенно, подходя к главному, почему он совершил преступление? Новак надеялся, очень, а она молчала... " Ладно, помолчит, надоест, размышлял он. Если спокойно разобраться в этом деле, то она, ни в чем не виновата, это ясно. Труп мужчины в багажнике, не она, эксперты подтвердили, угон. я думаю не умеет даже водить машину, остается ограбление, и здесь, не все складывается. разбить витрину машиной, да еще по такой траектории, следы на снегу остались, слава Богу не занесло, снегопад прекратился. Почему молчит? Выгораживать дезертира? Его нет, умер, по дороге в больницу. Получается, она может стать виновной во всем, так могу представить это дело я, а она молчит. Странные люди, эти "советские", вроде не на войне, а все в партизан играют. Да, именно "советские" не стала она, полноправной гражданкой Польши, хотя, паспорт имеет. Что делать?" - У вас есть ко мне просьбы, или обращения, тяжело вздохнул Новак, взглянув на Илзу. Говорите. Если нет, то сегодня вечером вас переведут в тюрьму. В протоколе расписываться отказываетесь? Ага, вижу, кивнул Новак, тогда, я вас больше не задерживаю, зевнув сказал он.
– Дежурный, громко сказал Новак.
– Я, появился в дверях, крепкий молодой парень.
– Уведите арестованную.
– Встать, скомандовал милиционер. Руки за спину.
"Он со мной, мой самый ласковый и нежный, такой смешной... Нет, я не верю, что его больше нет, не верю. Будут голубые облака над головой, и яркое солнце, ты только верь любимый мой, в звезду, под названием солнце! В темноте не бывает пустоты, она осязаема, и в любви, не бывает отчаяния, она, безгранична! ты поможешь выжить себе, а я буду рядом всегда, ты такой же, беспечный парнишка, с голубыми глазами. Я помню твои руки, взгляд озорной и добрый, я помню твою робость, милый мой, влюбленный... Я не забыла, день, или ночь, всегда говорю одно, спокойной ночи, дорогой, желаю сладких снов. Сейчас не лучшее время и место, мы в разлуке с тобой, а я все равно верю, ты будешь мой. Мне тяжело поверь, нести такую ношу. Ноги подгибаться, поверь, мне нелегко... я выстою, дойду, я вытерплю, все познается только раз, ты не волнуйся за меня, смогу. Я уже взрослая..."