Змеевик
Шрифт:
— Давно ты в городе? — Немного подумав, спросила я.
— Недавно.
— Ты успел застать полицию?
— Я видел, как Эдуард уезжает в карете скорой помощи, а Бернардо с Донной — на арендованной машине. Почему вами вдруг заинтересовалась полиция? — Он не сводил с меня глаз, пока говорил это.
Мой пульс резко подскочил, так что я медленно вдохнула и выдохнула через нос. Если бы Олаф все еще был человеком, он бы ничего не заметил, но он теперь верлев, и он знал, что я пытаюсь унять свое сердцебиение. Он дал понять, что дождался, пока все мое прикрытие свалит или будет допрашиваться полицией, и только тогда объявился. Он улыбнулся, и это была улыбка не для детей. Это была улыбка, которой мужчина говорит не только о том, что
— Значит, ты видел, как пострадал Питер, и ничего не сделал, чтобы помочь?
Его улыбка потухла.
— Нападения я не видел, иначе я бы помог.
Я задумалась о том, насколько полезным он бы для нас оказался, и часть меня сожалела, что он пропустил заварушку, но адекватная часть была рада. Питер был захвачен стычкой с Дикси, но если бы Олаф вмешался, их конфликт был бы последним, о чем нам следовало бы беспокоиться. Хотя я ни разу не видела, чтобы Олаф причинял вред женщине, которая не была бы «плохим парнем». Эдуард как-то столкнулся с «работой» Олафа, и то, что он увидел, чертовски его впечатлило. Но то было дело рук Олафа, а не Отто Джеффриса, который был своего рода Кларком Кентом (человеческое альтер-эго Супермена — прим. переводчика) у Олафа. Отто Джеффрис был хорошим маршалом. Черт, Джеффрис даже не был на радарах у Интерпола. Эта личность была чистой, и я знать не хотела, как армия, правительство, или кто там еще, допустили, чтобы Олаф получил такую чистую репутацию после всего того дерьма, что он натворил. Конечно, на этой планете наверняка существуют люди, которые думают то же самое про Эдуарда и Теда Форрестера, но Эдуард был моим лучшим другом, а Олаф хотел, чтобы я стала его «подружкой серийного убийцы». По крайней мере, это был его идеал отношений когда мы разговаривали в последний раз.
— Но ты видел, как все уехали в больницу?
— Я решил, что нам лучше сперва поговорить наедине. — Сказал он, и его лицо было чертовски серьезным.
— Значит, ты выяснил, куда я направляюсь, и явился сюда, да еще так, что я даже не заметила, что ты нас преследуешь.
— Да. — Сказал он, все еще с очень серьезным лицом.
— Резво работаешь.
Он поклонился, принимая комплимент, хотя, если честно, я не планировала его хвалить. Если бы я не прилагала титанические усилия к тому, чтобы не подкалывать его, что только усугубило бы ситуацию, я бы сказала, что из него вышел неплохой сталкер, но я видала и лучше. Я постараюсь быть хорошей, если он будет таким же, пока в какой-то момент один из нас не сделает какую-нибудь глупость и не выбесит другого. В этот момент все полетит к чертям. Мне бы не хотелось остаться с ним наедине, когда это случится, но, может, и хотелось. Думаю, все зависит от того, собираюсь ли я убить его, или он меня. Для первого случая я бы не хотела свидетелей, а вот для второго помощь бы не помешала.
— Ты по-прежнему единственная знакомая мне женщина, которую не напрягает тишина.
До меня вдруг дошло, что ему показалось, будто бы у нас с ним тут дружеская молчанка, пока Бекка переодевается в номере. Я же просто не знала, что вообще можно было сказать Олафу, и не выбесить его при этом.
— Я стараюсь молчать, если мне нечего сказать.
— Это восхитительное качество как для мужчины, так и для женщины.
Раньше он бы сказал только про женщин.
— Согласна. — Ответила я, и решила спросить. — Ты в курсе, что произошло с Питером, или мне надо посвятить тебя в детали?
— Портье сказал, что он напал на женщину, и она пырнула его в ответ в рамках самозащиты. — Сказал он равнодушно, с пустым лицом и таким же голосом — ничего, как будто его вообще здесь не было. Я вдруг осознала, что его энергия была абсолютно такой же, как и до обращения. Я должна была ощутить его зверя с какими-то новыми оттенками энергии, но ничего не почувствовала. Он укрывался щитами очень плотно, почти совершенно. Большинство ликантропов
— Он ни на кого не нападал. Он увел ее оттуда и постарался сделать так, чтобы она не пострадала. Ее же мотивы были несколько иными.
— Почему он увел ее силой?
Я не хотела вдаваться в детали, но Олаф был единственным человеком помимо Донны, которому мы с Эдуардом солгали о наших отношениях. Для Донны мы это сделали потому, что она не поверила бы правде. Для Олафа — потому что если бы я была девушкой Эдуарда, для Олафа это было бы более весомым аргументом, чем мои угрозы. Эдуард обозначил меня, как свою территорию — никаких пересечений границ, никаких Олафов. Там коснулся руки, тут обнял, здесь прижал. Некоторые из этих представлений были разыграны в присутствии полиции, что конечно же не помогло сохранить нашу репутацию в их глазах, но с точки зрения Эдуарда это было сопутствующим ущербом, стоящим того, чтобы держать Олафа на расстоянии. Я тогда согласилась, но теперь мне надо было рассказать ему правду или типа того.
Он выглядел рассерженным когда я закончила, и едва заметный след теплой энергии пронесся по коридору. Боже, его самоконтроль был просто потрясающим. Если бы я не знала, кто он теперь, он бы сошел за человека даже для меня. Конечно, он закрывался щитами, а я не пыталась воззвать к его зверю, но это все еще было очень круто.
— Почему та, другая женщина, хотела рассказать об этом ребенку?
— Ее муж постоянно изменял. Она оставалась с ним из чувства долга, но ей не хотелось, чтобы Донна повторила ее ошибку.
— Ты — единственная слабость Эдуарда. Он не пошатнется.
— Если честно, я понимаю, почему Дикси, о которой ты спросил только что, не поверила в это.
— У ее мужа нет чести.
— Очевидно.
— Она владеет холодным оружием?
— Нет, насколько мне известно.
— Тогда как она умудрилась пробить артерию? Это требует навыка, который есть не у каждого солдата.
— Думаю, ей просто повезло. Или Питеру — нет.
— Никому не может так повезти.
— Она просто хваталась за все подряд, и ей под руку попалась авторучка, которую кто-то там оставил.
— Ими сейчас почти никто не пользуется.
— Как я уже сказала, одним везет, а другим — нет. Дальше кусочек сломался прямо в ноге Питера, остальное ты знаешь.
— Если он не выживет, не выжить и ей.
— Знаешь, обычно меня пугают такие заявления, но сегодня я, пожалуй, соглашусь.
— Ты сделаешь это вместе со мной?
— Нет, я же знала ее лично. Я не стану помогать тебе делать с ней то, что тебе нравится.
— Почему личное знакомство меняет для тебя ситуацию? — Спросил он, и это был хороший знак, что он задает вопросы, а не просто стоит в непонятках. Я оценила, что он доверил мне свой вопрос и захотел получить на него ответ.
— Разве тебе не будет сложнее причинить боль тому, кого ты знаешь?
— Не особо.
Мы посмотрели друг на друга.
— В тебе есть хоть капля сочувствия?
— Не думаю, но, поскольку я знаю только то, что чувствую, я не могу быть на сто процентов уверен, что то, что я ощущаю, не является сочувствием. Теперь ответь на мой вопрос. Почему тебя напрягает, если ты знакома лично?
Я задумалась, как объяснить ему это.
— Дикси страдает. И она может быть сумасшедшей — в медицинском смысле сумасшедшей, из-за всех этих измен, но я знаю, что она — мать. Я знаю, что ее муж вел себя с ней, как последний ублюдок. Я знаю, что он годами помогал их сыну и Питеру с учебой. Дикси мне не нравится, но она для меня — живой человек, со своими мыслями и чувствами, со своей собственной жизнью. Мне было бы сложно причинять ей боль или убивать ее, потому что я знала, какой была ее жизнь. Ты понимаешь, о чем я?