Змеиный медальон
Шрифт:
– Ахташарам карах! Шугум душекарра!
Голос его прогрохотал громовым раскатом, на кончиках пальцев заплясали малиновые искры.
Мальчишки бросились в россыпную, пища, как испуганные мышата. Улица опустела. А мастер Бармур сидел в ледяной сырости, чувствуя, что не в силах подняться, и дрожал мелкой дрожью.
Внезапно перед глазами выросли маленькие ноги в серых штанах, заправленных в чёрные сапоги с голенищами гармошкой. Учёный поднял голову.
– Это я, Таби, мастер Бармур! – из-под соломенных вихров распахнулись голубые глаза. –
– Спасибо, Таби.
Тяжело опираясь на узкие мальчишеские плечи, старик подумал: а ведь он меня боится.
До лавки было тридцать шагов. Крупная, с сильными мужскими руками, Марафия Травница встретила их в дверях и, подхватив учёного под мышки, втянула в пахучее тепло дома.
– Снимайте пальтецо, мастер Бармур. Ой, да вы весь мокрый! Ну-ка давайте, раздевайтесь, не то простудитесь… Владычица-Мать! У вас лицо в кровь разбито…
Она сберегла остатки его гордости, проводив в маленькую коморку за прилавком и позволив раздеться самому, без свидетелей. Он сложил на скамье штаны и камзол в пятнах влажной грязи, принял из просунувшейся в приоткрытую дверь руки одежду покойного мужа Марафии. Аспьер Добряк был выше и крупнее, но не настолько, чтобы бывший гранд-магистр, мастер-наставник, член Коллегиума Академии Высокого Учения и глава её летуприсского филиала, выглядел комично.
Через четверть часа он сидел в кресле у камина, пил чай с имбирём, мёдом и мятой и слушал, как сокрушается матушка Марафия:
– Я в окно глянула, не поверила… Вот глумливцы! До чего докатились! И ведь трое с нашей улицы, на моих глазах росли. Уж я с их матерями потолкую…
– Полно вам, – мастер Бармур вздохнул. – Они не со зла… Дети, как звери. Чуют, что в воздухе разлито. А в воздухе теперь страх и ненависть.
– Ну, про зверей это вы зря, – обиделась Марафия. – Всё от родителей идёт. Мои ни за что на старого человека руку не поднимут.
Мастер Бармур склонил голову. А если б в компании приятелей, да разгорячённые игрой? Но возражать не стал.
Марафия сложила ему в корзину салата, моркови, добавила крупную репу, пучок петрушки, кочан капусты, пару свеколок…
– Стойте-стойте, матушка! Мне такие роскошества нынче не по карману.
– А вы не спорьте, – грубовато отозвалась Марафия. – Берите, коли дают. После сочтёмся.
Она укрыла корзину льняной салфеткой, бурча себе под нос:
– Пусть не думают, что из-за поганой браккарийской нечисти Марафия Травница от добрых людей нос воротить станет… Табька! Пойдёшь с мастером, корзину с товаром ему в дом снесёшь.
Таби выскочил на зов матери и застыл, вытаращив глаза. Бармур знал, на что он смотрит: чёрная змея обвивала старческую шею, на чешуйчатой шкуре зеленовато-белым фосфорным светом тлели Шалаоховы письмена. Если глядеть долго, покажется, что они движутся… Ошейник явился и пропал, остался только красный шрам на дряблой коже.
Бармур кашлянул:
– Мне бы мой шарф, матушка.
– Так вон же – я и плащ и шарф приготовила. А ваши, как отстираю, с Табькой
Плащ был серый, из толстой шерсти, шарф – синий, в серую полоску.
– Мне белый надо. Сами понимаете, увидит кто… – старик стыдливо опустил глаза. – Я ведь обращался к потоку. Совсем чуть-чуть, конечно, но…
– Ох… ладно. Сейчас ваш старый шарф принесу. Пятнышко там небольшое, но на белом-то заметно, вот я и хотела…
В дверях Марафия приостановилась.
– А что это было за заклинание? Я уж боялась, вы этих охальников по ветру развеете.
Старик устало улыбнулся:
– Это не заклинание. Просто грозное сотрясение воздуха и толика пиротехники для острастки.
Ссадины на лбу, скуле и ладонях Марафия смазала ему отваром листьев черники. Про боль в коленях и локтях он промолчал, но добрая женщина добавила в корзину флакончик с травяной настойкой на спирту, чтобы прикладывать к ушибам. И очень кстати. Дорогой разнылось правое бедро, вдобавок при падении он, кажется, потянул спину.
Простая реверсия витальных энерготоков поставила бы его на ноги к завтрашнему утру. Так учуют же…
Подходя к дому, Бармур ощутил тошноту и скользящий холодок в солнечном сплетении. В конце улицы, не бросаясь в глаза, стоял чёрный экипаж. Вечные силы – уже?.. Он замедлил шаги. Таби обернулся.
– Помочь вам, мастер Бармур?
– Спасибо, малыш. Дальше я сам. А ты беги домой. Мама волнуется.
– Но она велела в дом снести! – заартачился Таби.
– Ступай, – Бармур взял корзину из рук мальчика. Он ещё не утратил способности добиваться повиновения одной силой голоса, безо всякого потока.
Дверь оказалась не заперта. Он постоял, вцепившись в ручку и закрыв глаза.
Внутри, конечно, знали, что он здесь. Быть смешным, жалким не хотелось. Он заставил себя войти, поставить корзину на пол, двинуться дальше, в затенённую гостиную, и низко склонить голову перед тем, кто по-хозяйски развалился в его любимом кресле.
– Мой господин.
Старший брат Анма, правая рука отца-резидента Хамайи. Слишком важная птица, чтобы самолично вразумлять своевольного учёного…
– Да ты, я вижу, шалун, Бармур. Балуешься с магией, затеваешь уличные драки.
Старший брат Анма не шевелился, не моргал, мраморные кисти рук с неестественно длинными пальцами бездвижно лежали на подлокотниках, в стекляшках белёсых зрачков не было ни отсвета. Только голос – но и тот неживой, холодный, с лёгкой сардонической нотой.
Старик склонился ещё ниже.
– Простите меня, господин. Я был неосторожен.
– Я-то прощу. На первый раз, – браккариец усмехнулся. – Но что скажет отец-резидент? Ты заставил себя ждать, когда был так ему нужен. Его заинтересовал ещё один ваш артефакт… Боюсь, тебе придётся очень постараться, чтобы вымолить прощение.
– Да, мой господин, – мастер Бармур сглотнул.
Старший брат Анма поднялся – длинный, худой, как жердь, в просторных чёрных одеждах.
– Ты похож на пугало. Хотя бы плащ смени.