Змеиный поцелуй
Шрифт:
— Беда, божественный! — Нидана подташнивало от страха.
— Что за беда? — усмехнулся раджа из солнечного блеска.
— Я ожидал под деревом и случайно услышал…
— Да что такое? Говори!
— Дионисий… Дионисий… — Нидан не мог собраться с мыслями. Он клялся и божился, делал вид, что услышанное волновало его безмерно, и это было почти правдой. — Дионисий проник во дворец…
— Какой Дионисий?
— Сегодня утром я невольно стал свидетелем разговора твоего сына, божественный, с пестуном Мадхавом, — Нидан взглянул на раджу, выведывая взглядом, как отреагирует тот
— Говори же! — сухо щёлкнул раджа.
— Вот их разговор: «— О, пестун мой Мадхав, — сказал царевич, — как жаль, что ты не можешь разделить со мною мою радость. Ты не поверишь, но этой ночью я узнал о Христе!
— Но, господин, — сказал пестун Мадхав, — как мог ты узнать о Распятом? Ночью никого из посторонних не было во дворце.
— Монах Дионисий огласил меня, — отвечал царевич, — и совсем скоро я приму Святое Крещение».
Раджа хотел позвать пестуна Мадхава, но Нидан воскликнул:
— О, божественный! Старый пестун сказал царевичу, что новость весьма опечалит вас, и царевич умолял пестуна пока ничего не говорить вам.
«— Препоясанные чресла и власяницы христианских монахов, их измождённая плоть порой производят впечатление, что эти люди подчинили себе бесплотные силы. Может быть, именно это поразило твоё молодое воображение? — спросил тогда Мадхав.
— Нет, — сказал царевич. — Дионисий был в сером, немарком подряснике с пятнами пота подмышками. Он немного косноязычен, и порой одышка заставляет его умолкать».
Раджа приказал явиться начальнику дворцовой стражи.
Тот немедленно предстал перед божественным.
— Царевич спал всю ночь на крыше дворца, — твёрдо сказал начальник стражи Варун. — И никто не приближался к нему.
— По-твоему, — обратился раджа к стражу, — царевич придумал то, что говорил пестуну? Или Нидан лжёт?
Деревенский судья бухнулся на колени, взмолился:
— Да разве бы я посмел?
— Я не знаю, божественный, — страж склонил голову, но голос его оставался твёрд. — Твой сын лежал один на крыше дворца, и при свете луны я мог видеть его лицо. Всю ночь он спал!
— Может быть, ты не начальник дворцовой стражи, а тайный христианин? — сурово спросил раджа.
— О, божественный, — спокойно сказал Варун. — Каждый день я несу во дворце службу, но, если мой господин прикажет, я займусь поисками этого опасного человека Дионисия. Я обыщу все джунгли княжества, а если понадобится — и за его пределами, все его самые дремучие дебри и приведу Дионисия к ногам моего господина.
— Вот этот человек… — раджа указал на коленопреклонённого Нидана. — Этот человек укажет тебе место, которое христиане называют пустынью и где они, как сами полагают, спасаются. Наверняка Дионисий среди них. А если нет, то христиане должны указать место его пребывания.
— Слушаюсь и повинуюсь!
— И всё же я спрошу у тебя, Нидан, — сказал раджа, — почему ты так взволнован? Неужели тридцать миллионов ындийских богов не победят одного Распятого?
— Я боюсь, о, божественный! — что при Распятом ындусы забудут своих богов, как забыли их брахманы, принявшие бесерменство.
— Люди на наших землях всегда отличались веротерпимостью, и тебе, Нидан, следовало
Слова раджи несколько озадачили Нидана, и, заметив это, раджа сказал:
— Мы можем принять в свой пантеон и Распятого! И помни, Нидан, облако моей милости ещё не дошло до тебя!
34
В тот же день, когда вечернее облако заблестело огнями, Нидан привёл воинов раджи к кельям катакомбных монахов. Из кустов хорошо просматривались угловатые скальные подножия с выбитыми в них пещерами христианских отшельников. Из келий слышалось тихое молитвенное пение. Начальник стражи кивком поблагодарил судью и велел уезжать. И дал молчаливый знак воинам, и те вышли из леса и, поспешая, двинулись к кельям.
Нидан не смог далеко отъехать, потому что у скал происходило нечто интересное. Судье хотелось вернуться. И вдруг конь стал — на дороге танцевала змея. Жутко, когда змея танцует под звуки флейты заклинателя, совсем жутко, когда змея танцует одна. Конь трусливо сучил ногами, всхрапывал и пятился. Нидан спешился, перебил змею щелчком кнута и по детской привычке распотрошил ей голову. И поспешил в лес.
Было тихо, даже обезьяны примолкли. Нидан воровато выглядывал из-за куста.
Воины Варуна вывели отшельников из пещер. Христиане пели с опущенными головами. Воины наставили на них копья, точно на диких зверей. Подошёл Варун, и копья опустились. Варун о чём-то говорил с отшельниками, но до них было далеко, и судья ничего не слышал. Нидана несколько удивило мягкое обращение Варуна с христианами. И вдруг вспомнился вопрос раджи: «Ты начальник стражи или тайный христианин?» «И откуда, — спросил себя Нидан, — откуда начальнику стражи знать имя монаха, который огласил царевича? («Я поймаю этого опасного человека Дионисия»). Откуда ему знать имя, если при нём оно ни разу не произносилось?»
— Не моё дело, — цыкнув, сказал себе Нидан. — Не моё дело, — повторил он, оседлав коня. И дал стрекача.
В деревню он въехал, когда солнце только чаяло взойти. Молочница Анасуйя метнулась навстречу, когда судья подъезжал к своему дому. Она прижимала полные руки к полной груди, но от волнения и радости не могла произнести ни одного слова. Было понятно, что женщина хочет рассказать свежие новости. Нидан смачно сплюнул жёваный бетель. Анасуйя перестала улыбаться и почти с обидой сказала:
— Я хотела… — и, оставив молоко и творог, грузно поплелась прочь, гордо выпятив полную грудь. Судья наморщил свой горбатый носище и посмотрел вслед молочнице с таким грозным видом, будто хотел спросить, почему её, вдову, брахман не обрил после смерти мужа. Навстречу Нидану вышел один из братьев. Он улыбался:
— Тут у нас такое… такое произошло! Ты ещё ничего не слышал?
— Нет, а что произошло?
— Тогда слушай!
35
Несколько лет спустя, за девять дней до Филиппова поста, милостью Божьей пройдя три моря, в Крыму, в умирающей генуэзской Кафе, на русском подворье Офонасей Микитин будет рассказывать купцам о своём хождении: