Змея Давида
Шрифт:
Оглушительный звонок, раздавшийся именно тогда, когда она уже начала засыпать в кресле, немилосердно выдернув ее из сладкой полудремы и заставив сердце сначала сбиться с ритма, а затем заколотиться в горле и висках. Диана распахнула глаза и в полном столбняке уставилась на продолжавший надрываться на специальной тумбочке телефон.
Где-то на восьмом звонке она все же встала с кресла и медленно, словно перед ней находился некрупный, но опасный зверь, начала подходить к телефону. За последнее время она настолько отвыкла от благ магловской цивилизации, что сейчас телефон казался ей чем-то враждебным, почти одушевлённым предметом, способным внести очередную смуту и несчастья в ее и без того потерявшее всякую устойчивость существование. Стряхнув морок, она решительно взяла трубку.
– Слушаю!
Сначала на другом конце провода молчали, а затем откуда-то сильно издалека незнакомый, чуть дребезжащий голос неуверенно
– Мира?
Диана с шумом выдохнула и устало ответила:
– Это не Мира. – А кто это? – снова спросила, судя по голосу, весьма пожилая женщина в трубке. – Сара, это ты, что ли?!
До Дианы вдруг дошло, что неизвестная женщина спрашивает по-русски.
– Я – Диана, дочь Миры, – ответила она уже тоже по-русски. Она уже поняла, что это кто-то из подруг Сары, у нее их было много одно время. – А где Сара с Мирочкой? – не унималась звонившая. – Они умерли.
Снова в трубке повисло молчание, а затем до ее слуха донеслись всхлипывания. Она терпеливо дождалась, пока неизвестная хоть немного успокоится, а затем пояснила:
– Уже полтора года тому назад.
На другом конце провода раздались несколько судорожных вздохов, после чего снова все стихло. Наконец, женщина тихо и обреченно спросила:
– Как это произошло? – Вооруженное ограбление, – не рассказывать же этой неизвестной магле, что там произошло на самом деле. – Я прошу прощения – а вы кто? – Я – Лиза. Елизавета, не слышали обо мне? – женщина в трубке немного успокоилась. – Какая Елизавета? – Мишина сестра. Тут еще и Миша какой-то затесался, раздраженно подумала Диана. Словно она обязана знать поименно всех эмигрантов из бывшего СССР, с которыми водила дружбу ее общительная тетя. – Кто такой Миша? – спросила она. – Ну, как же? – удивились в трубке. – Миша Беркович, Сарочкин первый муж!
====== Глава 49 ======
Диана вздохнула и решительно задернула шторы на широких окнах, выходящих на оживленную улицу. Вид из окна почему-то вызывал раздражение. В этой стране всего было «слишком» – слишком много солнца, несмотря на конец октября, слишком голубое небо, слишком много дурацких пальм. И слишком жарко, в Шотландии сейчас, наверняка, уже моросит холодный и мелкий дождь, а воздух свеж и прозрачен. Если бы не кондиционеры, она бы тут свихнулась, даже близость моря не спасает от изнуряющей тропической жары.
В этом, вообще-то симпатичном городке со странным, каким-то французским названием Ришон-ле-Цион, она поселилась с конца сентября. Решение спрятаться именно в Израиле созрело в ее голове в течение всего одного вечера, после звонка чудом объявившейся родственницы, хотя и не кровной.
Хотя Елизавета Семеновна Иткина (урожденная Беркович) и не была кровной родственницей Диане, все же это была какая-никакая родня. Именно от нее Диана узнала, что вообще-то настоящей фамилией ее матери и Сары была Фишман, а «Беркович» досталась тетке от ее первого мужа Михаила. Прожили они недолго – поженились в сороковом, а в сорок первом Михаил Беркович ушел добровольцем на фронт, где и сгинул под Ржевом. Уже очутившись в Англии, выходя замуж во второй раз за сержанта морской пехоты Ее Величества Арона Майера, Сара взяла двойную фамилию – Майер-Беркович, а Миру записала на фамилию своего первого мужа. Чем руководствовалась Сара, поступая именно так, а не иначе, узнать было уже невозможно, и Диана при рождении получила фактически чужую фамилию. Берковичи были стопроцентными маглами и о том, что в жилах членов породнившейся с ними семьи Фишман течет волшебная кровь, даже не догадывались.
Елизавета переехала в Израиль в 70-е годы вместе с мужем, ныне покойным, и дочерью. Оказавшись на «земле обетованной», она с энтузиазмом принялась искать уцелевших родственников – в Германии, США, других странах. Не нашла никого, и лишь к началу девяностых годов каким-то чудом вышла на Сару и Миру. Судя по всему, общались они довольно плотно, хотя Диану почему-то не спешили знакомить с новоявленной родней – похоже, Сара, привыкшая быть одной как перст и надеяться только на саму себя, с недоверием отнеслась к объявившимся родственникам своего первого мужа.
Елизавета оказалась довольно приятной, хотя и нудной старушенцией, чем-то похожей на Белую Королеву из «Алисы в Зазеркалье», во всяком случае, примерно такой Диана в детстве себе и представляла сей персонаж. Дочь ее давно жила отдельно, детьми так и не обзавелась, и «тетя Лиза» с энтузиазмом принялась опекать Диану, беременность которой пробудила в ней неистребимый у многих советских женщин «инстинкт бабушки». Через неделю такой опеки Диана поспешила сбежать от нее в отдельную квартиру, которую купила на деньги, оставшиеся после продажи материнской квартиры в Лондоне. Перед отъездом она сняла все деньги со счета в «Barkclays», а затем, с риском для себя, выбралась в Гринготтс и опустошила свой
Квартира, которую она купила, была маленькой, однокомнатной, с крошечной кухней, но с просторной лоджией с видом на проспект. С соседями Диана практически не общалась – большинство из них не говорили ни по-английски, ни по-русски, а сама она за два месяца на иврите успела выучить только слова приветствия, да несколько вежливых выражений. Польза от энтузиазма Лизы все же была – она познакомила Диану со своим земляком, врачом Давидом Лемберским, работавшим в одном из частных медицинских центров Ришона. И теперь Диана наносила визиты к «доктору Лемберскому» каждую неделю, так как веселый, остроумный, сыплющий прибаутками и цитатами из советских фильмов гинеколог как никто мог поднять ей настроение, а также потому, что он же застращал Диану тем, что у нее повышенный тонус матки, узкий таз и крупный плод, и поэтому ей нужно наблюдаться и «не скакать, как коза валдайская» про бульварам. Сначала Диана сходила с ума от обилия внезапно образовавшегося у нее свободного времени и невозможности колдовать. Точнее, колдовать без свидетелей ей никто вроде бы не запрещал, но несколько бытовых заклинаний, которые она использовала дома, не могли утолить «магический голод». Со скуки она записалась в местную библиотеку, компенсируя годы, потраченные на изучение волшебной литературы в ущерб магловской, и читала все подряд – от исторических монографий и научно-популярных книг до женских романов. Вечерами, когда начинавшие ее одолевать мрачные мысли грозили выплеснуться в очередную слезную истерику, она смотрела голливудские комедии по видеомагнитофону, выбирая самые бессмысленные и пошлые, типа «Американского пирога» или «Тупой и еще тупее» – плоский юмор, атмосфера идиотического веселья и глупое ржание за кадром неплохо отвлекали от навязчивых мыслей о тех, кого она оставила на острове и невозможности хоть как-то повлиять на ситуацию.
Часто она вынимала свой «связной блокнот» и в сотый раз перечитывала последнее сообщение Северуса: «Не верь никому… Береги себя…» С того дня, как она покинула Англию, блокнот не завибрировал ни разу. Каждый вечер она вытаскивала блокнот на свет божий, в надежде, что он вдруг оживет и «прорежется» хоть кто-нибудь из Ордена, но все было напрасно. Неизвестность угнетала, а тоска по Снейпу порой хватала за горло так, что ей хотелось буквально лезть на стены или еще «лучше» – взять билет на самолет и вернуться в Англию, невзирая на опасность. С представителями магического сообщества Израиля у нее не было никаких связей, почтовые совы сюда не летали, поэтому ни одного номера «Ежедневного пророка» после своего отъезда она не видела и понятия не имела, что сейчас происходит на родине. Местные маги, если даже и знали о ее присутствии, никак себя не проявляли, наблюдая со стороны. Диана взяла привычку по вечерам гулять по бульвару Ротшильда, объедаясь бананами и мысленно разговаривая со своим ребенком. Какого он пола, определить все никак не удавалось – каждый раз во время очередного УЗИ он умудрялся расположиться так, чтобы спрятать первичные половые признаки, словно насмехаясь над ее любопытством.
Профессор Лемберский вид имел весьма благообразный – среднего роста, седоватый, в очках в тонкой серебристой оправе, с всегда чуть склонённой на бок головой и немного смущенной улыбкой типичного еврея-интеллигента. Правда, в минуты раздражения профессор гонял медсестер и санитаров «в хвост и в гриву» не стесняясь в выражениях, и голос его гремел на три этажа, распугивая особо впечатлительных пациентов (хорошо еще, что многие не понимали и половины из тех слов, что любил использовать профессор). Лемберский говорил про себя, что он – представитель «колбасной эмиграции», то есть из тех, кто покинул Союз в конце восьмидесятых, когда страна демонстрировала все признаки надвигающегося распада, а с прилавков магазинов исчезло все более-менее нужное, в том числе и пресловутая колбаса. Сам он часто рассказывал Диане о последних годах жизни в Союзе, о пустых прилавках, километровых очередях за водкой, мылом, маслом. Слушая его преисполненные юмора воспоминания и байки, Диана не то чтобы не верила – верила, но ее не покидало ощущение, что все это – не рассказ о реально существовавших вещах, а плохо написанная нелепая и гротескная антиутопия.