Знаменитость
Шрифт:
– Хотите, избавим ваш таксопарк от этого певца? – предложила она. – И еще червонец сверху заплатим? Я сразу рассчитаюсь, прямо сейчас?.. – она даже полезла в сумочку и вытащила рыжую купюру.
Водитель в очередной раз осекся и замолчал, с трудом переваривая услышанное.
– Ну, а ты что скажешь? – это Маша обернулась уже ко мне.
Я посмотрел на часы, над входом в Ярославский вокзал. В принципе, времени еще было достаточно, чтобы мне успеть на поезд. Впритык, но достаточно. Если прямо сейчас быстро выскочить из этого такси и рвануть бегом к кассам – еще оставался реальный шанс успеть.
– Вот дерьмо! – сказал я, откидываясь на заднее сиденье.
14
В темноте ночи ветер с грохотом распахнул плохо прикрытое окно на кухне и швырнул на подоконник порцию дождя. Я сразу подскочил от этого хлопка оконной рамы. Звук показался тревожным. И я спросонья минуту приходил в себя, убедившись, что это только дождь, ветер и больше ничего.
Поднявшись с матраса на полу, чтобы вернуть окно обратно, я засмотрелся вниз. Темень грозовой ночи в московском дворе не была кромешной, потому что над подъездом светил одинокий фонарь. В бликах его света метались ветки дворовых деревьев, выворачивая под ветром серебристую изнанку листьев. Гроздья капель как стаи рыбок-мальков летели во все стороны мимо фонаря.
Я закрепил окно на шпингалет, обернулся и чуть не вскрикнул от неожиданности. У меня за спиной возникла темная фигура. Суживающимся вверх конусом она нависла надо мной. Я инстинктивно дернулся вбок, задел локтем графин, стоявший на столике. Тот полетел на пол с грохотом, но каким-то чудом не разбился. Я замер, прислушиваясь – проснулись ли в соседней комнате Маша Старкова и ее дочь Катя.
– Сережа, спаси меня! – произнесла темная фигура.
Это был Алеша Козырный. Сейчас, когда глаза немного привыкли к темноте, я различил, что он завернулся в одеяло, накинув его сверху на голову, закутался в него и стоял так на кухонному полу, босыми ногами.
Не смотря на жару его колотила дрожь. Когда певец оперся рукой на кухонный столик, посуда на нем зазвенела от вибрации.
– Сережа, дай хоть какого-нибудь алкоголя? Поищи, хоть капельку? – умолял он.
– Ты же вчера клялся, что выдержишь? – спросил я.
Честно говоря, особой жалости к Алеше я не испытывал. Вчера мы извлекали его из «рабочки» таксопарка. Певец валялся, скрючившись калачиком, на куче промасленной ветоши. Его худое лицо сморщилось. Там где раньше были морщинки или складки, теперь все это выглядело бороздами и шрамами. Отросшая щетина, образовала на впалых щеках затейливый клочковатый узор, как шерсть шелудивого пса.
– Сережа, спаси меня! – было первое, что он пробормотал, различив нас в помещении, освещенном только тусклой, заляпанной грязными руками лампочкой.
Мне сразу вспомнилось, каких гадостей он наговорил мне ночью по телефону, и жалости к Алеше я не испытывал. Впрочем, и настоящей злости – тоже. Она куда-то делась. И потом, дать по морде этому дистрофику, было просто смешно – из него разом можно было вышибить дух. К тому же важнее было поскорее убираться из таксопарка.
Выходило так, что позавчера утром, когда Алеша сбежал, он поймал такси, наговорил с три короба водителю и тот зазвал его с собой. Чтобы повеселить шоферов, которые пили спирт в «рабочке», закончив ночную смену. Но там, у Алеши что-то не заладилось. Похоже, жахнув лишку спирта, он уже не смог петь. А только нес какую-то ерунду. И быстро всем надоел.
Его терпели, пока спирта было вдоволь. Потом начали гнать. Он отказывался уходить. Потом «отдохнувшая» ночная смена просто разбрелась по домам, а водители, закончившие следующую смену, обнаружили у себя в «рабочке» сюрприз в виде пьяного Алеши. До серьезного мордобоя еще не дошло. Но к нашему приезду работяги были уже сильно недовольны этим затесавшимся к ним типом.
Алеша требовал обратно свой «Стратакастер». Который конфисковал тот самый водитель, который и привез его сюда. Якобы в залог несостоявшейся оплаты за поездку.
Гитару из него все-таки сумела выудить Старкова. Какими-то правдами-неправдами. То, грозя начальством, то привирая, что гитара – государственная собственность, которая только выдается музыканту под расписку. И, якобы, с органами будут серьезные неприятности – статью за кражу госсобственности никто не отменял.
– Я что Алешу Козырного не слышал? Что ли голос его не отличу?! – выговаривал нам водила, нехотя отдавая гитару. – Всякая шваль врет, Алешей прикидывается! В зоне знаешь, что бы за такое было?..
Короче, когда мы, наконец, смогли потащить Алешу на выход – пришлось идти сквозь строй недобрых взглядов шоферов. И я еще прикидывал – сколько смогу продержаться, если дело все-таки дойдет до драки? По всему выходило, что и пяти секунд не получится.
– «Стратакастер» сломался! – как что-то поразительное поведал нам Алеша заплетающимся языком, когда мы уже выходили через ворота таксопарка. И действительно, вдоль черного грифа гитары протянулась отчетливая трещина. Маша Старкова пробежала пальцами по струнам, чтобы оценить звук, и только покачала головой.
Только ближе к вечеру Алеша немного протрезвел. И первую половину ночи он лежал на матрасе. Тоже на кухне, только ближе к входу, завернувшись в одеяло. Время от времени до меня доносился звонкий и отчетливый стук его зубов.
– Нет, Алеша, – сказал я ему. – Никакого алкоголя тебе не будет. Если хочешь – сделаю горячего чаю с лимоном. Может немного полегчает. Хочешь?
Он кивнул и в изнеможении опустился на пол, опершись спиной на ножку стола. Я включил свет, нагрел чайник. Долго исследовал Машин холодильник в поисках лимона.
– Уж простите, маэстро, лимона не имеется. Попробуй так. Я сахару побольше положил, – дал я певцу кружку с горячим питьем.
Тот принял ее худой, трясущейся рукой и через силу сделал несколько глотков.
– Слава богу, что я не наркоман – говорят у них ломка еще хуже, чем у нас похмелье, – грустно пошутил Алеша.
Я только поморщился. Честно говоря, я все еще ждал – не надумает ли этот парень извиниться, после всего, что он наговорил мне тогда. Но таких попыток за Алешей не проявлялось. Хотя могло быть, что он просто не помнил. Наверное, тайком добрался до телефона в диспетчерской или на проходной таксопарка. Наговорил всякой ереси, вертевшейся в осатанелой от спирта голове, прежде, чем окончательно свалиться.