Знаменитость
Шрифт:
– Погоди, – что-то заподозрила Старкова.
Маша вернулась наружу и принялась, совершенно бесцеремонно заглядывать в квартиру, через окно. Она без стеснения поднималась на цыпочки и вытягивала шею, выискивая малейшие щелки между шторами. Чем вызвала оживленное любопытство стайки дворовых старушек, чинно восседавших на лавочках. Но это не остановило Старкову. Наоборот, Маша начала стучать в оконное стекло.
– Акула! – громко позвала она. – Акула, открывай!
Но в ответ – ни единого звука.
– Нет там никого Маша, – возразил я.
– Акула! Кончайте прятаться! – не обратила внимания Старкова. – Мы за Алешей пришли. Открывай, хуже будет! Сережа, вернись в подъезд, пни несколько раз дверь, по настоящему, от души! – обернулась она ко мне.
Маше не пришлось просить меня дважды. Первый раз я пнул обшитую дерматином дверь вполсилы. А потом злость и раздражение взяли свое. И я начал ломиться в дверь с такой яростью, вымещая на ней все обиды и неудачи и тоску от пригибающих к земле долгов, что косяк заходил ходуном и странно, что не рухнули хлипкие стены хрущовки.
– Хватит, – остановила меня, обеспокоенная Маша.
Но из-за дверей уже раздавался перепуганный голос.
– Это хулиганство! Сейчас милицию вызову!
В квартире, и правда, кто-то был. Наша «психическая» атака сработала.
– Акула! Не надо нам лапшу на уши вешать! – повеселела Маша. – Какую милицию с твоей коллекцией блатных песен и царских портретов?
Двери уже открывали.
– Машенька! – расплылся в фальшивой улыбке благообразный высокий старик в видавшем виды, но бархатном пиджаке и с шелковой косыночкой, обвязанной вокруг шеи вместо галстука. – А я задремал по стариковски, вот и не слышу, что вы звоните. А ломиться-то зачем!
Однако, заверения хозяина квартиры никак не объясняли, почему от него пахнет алкоголем, а белки глаз маслянисто поблескивают.
– Ага, не слышит он! – ехидно не поверила Старкова, без малейшего смущения делая шаг в квартиру. – Где второй алкоголик? Нам Алешка нужен, быстро давай его, дело есть.
– Алексей ушел! – развел руками старичок. – Побыл у меня малость, и дальше двинул по своим делам. Выпимши он был…
Но Старкова, явно не доверяла ни единому слову хозяина квартиры. Она желала убедиться в отсутствии Алеши собственными глазами. И учинила настоящий обыск, осматривая комнаты, распахивая шкафы и даже заглянув под кровать. При этом она не прекращала рассказывать мне.
– Вот, Сережа! Ты можешь познакомиться с широко известным в узких кругах Петром Ильичем Акуловым, а проще – Акулой. Официально он – пенсионер, неофициально – барыга-спекулянт, кровопийца – за копейку удавится – и собиратель блатных и эмигрантских песен…
Квартира этого старорежимного персонажа оказалась довольно темная и душная. В тесных комнатах и в коридоре стояло штук шесть старых холодильников. А над ними на стенах висели в толстых золоченых рамках портреты каких-то деятелей явно царских времен – бородатых генерал-губернаторов и штатских спесивых чиновников с орденскими лентами на выпяченной груди. Но еще больше здесь было афиш довоенной поры. Сначала мне бросилась в глаза та, на которой была изображена томная блондинка, похожая на артистку Целиковскую, но надпись на афише гласила, что это певица Изабелла Юрьева. Но в следующей комнате было еще интереснее.
– Смотри, Маша! Айседора Дункан! Выступление в клубе «Пролетарий» декабрь 1922 года, красноармейцам и командирам вход бесплатный! – прочитал я.
– Слава Богу, хоть Маты Харри у него нет, – отозвалась Старкова. Она была зла, убедившись, что Алеша действительно отсутствует.
– А зачем столько холодильников? – поинтересовался я.
– Магнитофонная лента там лучше хранится. Она требует определенной температуры и всяческой заботы, – любезно пояснил хозяин, открывая один холодильный шкаф. Полки холодильника действительно были забиты плотными рядами катушек магнитной ленты. Все они были пронумерованы и тщательно упакованы в целлофановые пакетики и картонные коробочки.
– Самая полная коллекция Утесова на весь Советский Союз, – подтвердила Старкова. – И еще куча всякой всячины.
– А, правда, что Утесов тоже пел блатные песни? – спросил я.
– А как же! – всплеснул руками коллекционер. – На грампластинках даже выходили. «С Одесского кичмана бежали два уркана» – говорят Сталин очень любил эту песню. И «Бублички». Могу вам хоть прямо сейчас поставить для знакомства.
Мгновенно потеряв волю, как только речь зашла о главном смысле его жизни, коллекционер подошел к большому старинному граммофону, стоявшему на тумбочке, и начал перебирать стопку пластинок рядом на стеллаже. Он даже забыл, что побаивается нас, торопливо выпаливая сведения, накопленные годами.
– Леонид Осипович Утесов, которого на самом деле звали – Лазарь Вайсбейн, начинал карьеру артиста в уличном балагане. Сперва, выступал акробатом, чтецом, примерно тогда и возник псевдоним Утесов, петь он начал уже после революции, – Акула рассказывал, как заведенный, не прекращая рыться в своих сокровищах. – Это были времена НЭПа, эпоха знаменитых налетчиков: Леньки Пантелеева, Мишки «Япончика». Бешеная мода на джаз. И как джазмен в той Одессе мог не петь про налетчиков? Он и пел «сбежали два уркана», и наверняка многое другое, что до нас, к сожалению, не дошло…
Петр Ильич нашел нужную пластинку и даже принялся раскручивать рукоятку старинного граммофона. Но увлекшегося коллекционера прервала Старкова.
– Вот, полюбуйся! Здесь они пили! – крикнула она с кухни.
Действительно, в распахнутом ею стенном шкафчике обнаружились красноречивые свидетельства. Почти допитая бутылка водки, пара стаканчиков и блюдце с объедками какой-то немудреной закуси.
– Он только что здесь был! – поняла Старкова. – Наверное, ноги сделал через окно, пока этот нам открывал и мозги пудрил?! Так?! – еще сильнее разъярилась она.
– Что-ты, Машенька! – перепугался старик, видимо, хорошо себе представлявший характер Старковой. – Он примерно за полчаса до вас ушел. Сказал встреча у него. На Ваганьковское кладбище собирался. Могиле Высоцкого, говорит, поклониться хочу.
– Какая-такая встреча? – наседала Старкова, мрачнея с каждой секундой. – Продал его, говори?
Мне была не очень понятна ее яростная неприязнь к этому аккуратному старомодному дедушке.
– Когда ты вот так грубо себя ведешь, Машенька, очень некрасивой становишься, – попытался увильнуть Акула.