Знание-сила, 1998 № 01 (847)

Коллектив авторов

Парадокс у Кэрролла — не прием, не средство, а органика, живая стихия, в которой он живет естественно и непринужденно. Что можно возразить, например, против утверждения о том, что самая удобная для пользования географическая карта должка была бы иметь масштаб один к одному: такую карту достаточно было бы расстелить на земле и прочитать, что написано у тебя под ногами, чтобы сразу стало ясно, где ты находишься. Морской вариант самой удобной карты по Кэрроллу устроен еще проще: на такой карте должен быть изображен участок морского простора без берегов с постоянной глубиной, иначе говоря, лист такой карты должен быть совершенно пустым и им вообще можно не пользоваться.

Но особого искусства Кэрролл достиг в составлении логических задач. Посылки в его задачах полностью лишены всякой опоры на здравый смысл,

но субъекты и предикаты посылок связаны между собой в соответствии с надлежащей фигурой силлогизма, поэтому из самых ошеломляющих посылок заключение следует вполне нормальное. «Фирменное блюдо» Кэрролла логика — так называемые задачи- сориты (от греческого слова «куча»), в которых заключение одного силлогизма служит посылкой другого, причем посылкой опущенной, которую еще нужно получить («вывести»), предварительно расположив в правильном порядке перемешанные (отсюда — куча) оставшиеся посылки- Логические задачи Кэрролла, тайно похищаемые или честно и открыто цитируемые, вошли во многие учебники логики, приятно оживив этот предмет. Наиболее отважные представители логической науки отважились подражать Кэрроллу, но, как правило, без особого успеха. Единственное пока (чрезвычайно приятное) исключение составляют, пожалуй, задачи американского логика Рэймонда Смаллиана, выпустившего к столетию «Зазеркалья» кэрролловскую «Алису», изложенную в задачах, фабульных настолько, что их можно читать и не вдаваясь в логические тонкости, внешне невинных, но вместе с тем необычайно коварных. Успех Смаллиана объясняется тем, что его литературный дар объясняется его литературным даром, и тем, что изощренная логика современного ученого, к тому же знатока и поклонника Кэрролла, относится к логике самого Кэрролла так же, как последняя — к здравому смыслу неискушенного читателя. Логические изыскания привели Кэрролла к созданию оригинального собственного метода решения логических задач с помощью диаграмм. Этот метод был изложен в «Логической игре» (для детей) и «Символической логике» (в двух томах — для взрослых). Второй том долгое время считался безвозвратно утерянным, но уже в наше время был обнаружен и опубликован.

Есть в Кэрроллиании и такая необычная область, как письма, которых Кэрролл написал великое множество (98721 письмо!). Его письма к детям — особый, неповторимый жанр, все еще ждущий своего исследователя.

Оригинальный во всем, Кэрролл (в обличье Доджсона) совершил необычное и единственное в своей жизни заграничное путешествие, побывав в далекой тогда России. Этот вояж описан в «Дневнике путешествия в Россию в 1867 году» и содержит множество интереснейших деталей.

Завершая по необходимости краткий и неполный экскурс в Кэрроллианию и оставляя в стороне Кэрроллиану (литературу о Кэрролле, а также издания его трудов в Англии и других странах), мы хотим отметить, что Кэрролл — автор удивительно современный и уже обрел свое место в электронных изданиях. Не подлежит сомнению, что он найдет свое место и в культуре будущего тысячелетия, каким бы не стал ее носитель. •

Борис Силкин

Ганза: древний «общий рынок» Европы

• В конторе купца XV века. Гравюра на дереве

— Все началось, когда немецкие купцы стали возить свои товары за границу,— рассказывает Клаус Фридлянд, историк из Кильского университета.— Чтобы торговля шла беспрепятственно и чтобы не подпускать к ней конкурентов-чужаков, они объединялись в гильдии, которые шаг за шагом попадали под контроль тех самых городов, откуда купцы были родом.

А города тем временем образовывали местные объединения, которые в конце концов слились в единый Ганзейский союз, во главе которого встал так называемый ганзетаг, род парламента, состоявшего из городских представителей.

Сначала все это кажется само собой разумеющимся и простым, пока не узнаешь, что Ганзейский союз не имел ни конституции, ни собственного бюрократического чиновничества, ни общей казны, а законы, на которых

зиждилось сообщество, представляли собой всего лишь собрание грамот, меняющихся со временем обычаев и прецедентов.

Мало того, ганзейцы не отмечали никакого дня независимости, да и вообще они не признавали каких-либо общих праздников, разве что церковные. Не было у них и «великих вождей» или руководителей, которыми полагалось бы восхищаться, и никакого «общего дела», достойного того, чтобы за него сложить голову. Обходились они и без литературных и прочих гуманитарных страстей. Но кто же эти люди, создавшие стройную торговую империю среди того феодального хаоса, что царил тоща в Европе?

Этот вопрос поставил перед собой американский специалист по морской истории Эдвард фон дер Портен, бывший директор Музея Острова Сокровищ, что в Сан- Франциско. Поиски ответа он начал в имперском свободном городе Любеке, первом немецком порту на Балтике, основанном в 1143 году. Здесь, по берегам реки Траве, до сих пор высятся две башни-близнецы, охранявшие ворота в приземистой стене, составлявшей вместе с широким крепостным рвом систему городских укреплений. И было что и от кого охранять: хищные шайки «благородных» и не очень бандитов постоянно точили зубы на богатства горожан, включавшие несколько пяти- и семиэтажных складов поваренной соли.

В центре города, на холме, над узкими мощеными булыжником улочками, ведущими к церквам Святой Марии и Святого Петра, выстроились тесно прижатые друг к другу фронтоны. Сцена, и сегодня настолько живо воскрешающая в воображении времена могущества и богатства Ганзы, что ЮНЕСКО своим специальным решением официально провозгласила старый город Любек так называемым объектом мирового наследия.

• Восковые печати ганзейских городов

В Доме морской гильдии, построенном еще в 1533 году, любили сиживать капитаны и владельцы судов, бороздивших дальние и ближние европейские воды. Сегодняшние посетители здешнего ресторана размещаются на тех же самых дубовых лавках, на которых отдыхали старые морские волки четыре века назад.

Такая жизнь купцам-мореходам была по душе. Это были хотя и узкопрактичные, сдержанные люди, они все же не могли не демонстрировать свое благосостояние, возводя за собственный счет все выше и выше кирпичные церкви в готическом стиле. А в светской жизни свое могущество они проявляли, строя здание муниципалитета, готовое поспорить с церквами, создавая очертания городского горизонта, изукрашенного силуэтами, как писал восхищенный гость в XV веке, «высокими башнями, золотое сверканье которых поражает еще издали».

Как и прежде, сердцем города служит рыночная площадь, на которой толпятся торговцы вразнос, предлагающие скумбрию, копченую селедку и угря, выловленного на Балтике, картошку, морковку, капусту с близлежащих полей земли Шлезвиг-Гольштейн, колбасы с громко звучащими названиями; «Тюрингенская ростбифная», «Ветчинно-рубленая» или даже «Победитель великанов». В средние века рядом с ними стояли лавочки кожевенных дел мастера, ювелира, закройщика, менялы.

О ганзейских торговцах ходила слава мрачноватых типов, необразованных «материалистов». Сохранился дневник одного купца XVI века, где он признается: «Люблю поесть и выпить в свое удовольствие. В церковь хожу, проповедь слушаю, но молюсь не очень-то рьяно. Священным писанием не слишком интересуюсь, поболее земными делами...».

И все-таки не такие уж это были мужланы и простаки.

Они, конечно, утверждали правила, запрещавшие выставлять богатство напоказ, по крайней мере торговцам низших разрядов и ремесленникам, но сами пользовались любым удобным случаем, чтобы прикупить себе серебро, меха, драгоценности. И за модой следили, приобретали китайские шелка и русские соболя. По торжественному поводу богатый купчина наряжался в отороченный мехом камзол и туфли, носки которых торчали к небесам, а его жена облачалась в длинное платье в обтяжку, высокую шляпу конусом со свисающей донизу вуалью. На церковь они жертвовали щедро, но и домогались заказать свой портрет самому Гансу Гольбейну Младшему, жившему в Лондоне, или антверпенцу Альбрехту Дюреру.