Знойная параллель
Шрифт:
— Будьте любезны, девушка, подойдите сюда.
— Пожалуйста,— краснея, говорит Тоня и встает со стула.
— Возьмите-ка этот ларец,— указывает он.— Теперь откройте. Вот так. Не правда ли симпатичные камушки?
— Да, пожалуй,— соглашается Тоня.
— Сейчас я начну рассказывать о минералах, а вы будете показывать их сидящим товарищам.
Кияшко начинает с поездки в Сибирь, вспоминает Бажова с его «Хозяйкой медной горы» и долгое время говорит о малахитах. А Тоня ходит по комнате и подносит ларец с полудрагоценными камнями к каждому. Когда она подходит ко мне, я шепчу ей:
— Возьми горсть. Отдашь своим девчонкам...
— Сумасшедший,— удивляется она.— Больше ничего не придумал?
Кияшко, оказывается, побывал во всех уголках Советского Союза и теперь с экспедицией геологов отправляется на Памир. Его цель найти знаменитый бадахшанский лал. Копи с россыпями лала были в древности известны в Греции и Риме, но время выветрило из человеческой памяти — где именно находятся эти копи. И опять Тоня идет по кругу, показывая большой рубиновый камень с голубиное яичко. Это экземпляр бадахшанского лала.
Меня начинает злить: почему она исполняет роль ассистента ученого? Что он, сам что ли не в состоянии пройтись по комнате со своим ларцем? Ведет себя, как циркач-иллюзионист! Но это, оказывается, только цветики. После окончания лекции ученый тихонько говорит ей:
— Вы, пожалуйста, не спешите. Я приглашаю вас на ужин. Очень буду благодарен, если не откажетесь...
— Марат, примем приглашение? — спрашивает Тоня.
— Какое приглашение?
— Ах, вы не одна,— сожалеет ученый.— Ну, ничего, ничего... Мы и кавалера вашего пригласим.
— Позвольте, почему кавалера? Он мой товарищ и такой же, как и я, член литобъединения, — вдруг возражает Тоня.— Правда ведь, Марат?
— Зачем раздумывать? — вмешивается в разговор Луговой.— Это же прекраснейший человек. И потом — кто! Сам Кияшко. Идемте, идемте... Уверяю вас, надолго вам запомнится этот вечер.
Ресторан на центральной улице. В призрачном освещении вечера белеет снег на деревьях и на обочинах тротуаров. Озябшие двухэтажные дома утопают во мраке. Желтые, слабо освещенные окна домов, словно дремлющие глаза огромных животных. А посреди этого вечернего полумрака зеленым огнем горит неоновая надпись над рестораном: «Хурангиз».
Мы идем к ресторану. Луговой как вывел нас под ручку, так и шествуем: он между мной и Тоней, а минералог, по имени Леонид Иннокентьевич, пристроился к ней сбоку. В общем, если разобраться: зажали Тонечку эти два хлыща с обеих сторон, я на отшибе. До чего же сообразительная публика! Оба невероятно внимательны к Тоне. Предупреждают каждый шаг, чтобы, упаси бог, не поскользнулась. Можно подумать, не с девушкой идут, а хрустальный графин с каким-нибудь крепким напитком несут. А меня вовсе не замечают, для них я не существую.
Входим в вестибюль. Народу не слишком много. В глубине зала играет оркестр. Тоня подходит ко мне:
— Марат, помоги раздеться...
— Что вы, что вы, Антонина Сергеевна! — бросается к ней режиссер.— Позвольте я!
Сняв с девушки пальто, отдает швейцару, берет номерок. А я стою, словно кипятком ошпаренный. Не ругаться же с ним.
— С меня причитается,— небрежно говорю я Луговому и беру Тоню под руку.
— За что? — удивляется он.
— За то, что выполнили мои обязанности: помогли ей раздеться...
— Браво, браво, солдат, — говорит Кияшко. Он входит в зал первым и приглашает к столу. — Прошу-с...
Оркестр шпарит фокстротик «Мишка, Мишка, где твоя улыбка!». Перед полукруглым оркестровым возвышением танцуют пары. Некоторое время молча взираем на танцующих, затем Луговой тихонько обращается ко мне.
— Позвольте пригласить вашу даму?
— Пожалуйста,— соглашаюсь я и вижу, как у Тони поджимаются губы.
— Марат, ты что? — спрашивает Тоня. — У тебя какие-то особые права на меня?
Луговой посмеивается. А Кияшко тотчас овладевает вниманием Тони.
— Молодо-зелено, — говорит он полушутя-полусерьезно и подает ей меню.— Прошу вас, Антонина Сергеевна, посмотрите — чего бы нам хорошенького заказать?
— Ну что вы, Леонид Иннокентьевич,— смущается Тоня.— Смотрите сами. Мне безразлично.
— Не скажите, не скажите,— возражает он мягко и вкладывает ей в руки меню.— Я, например, икорку паюсную, можно салатик столичный. Следуйте моему примеру, не пожалеете...
Тоня беспомощно смотрит на меня. Наверное, сейчас она нуждается в какой-то деликатной поддержке, но я не нахожу никаких слов и только скептически ухмыляюсь. Тогда она спрашивает меня:
— Марат, а ты что будешь?
— Икорку тоже, разумеется,— подсказывает Луговой. — Солдатики, они годами ее не видят.
— Я закажу себе сам. Зря хлопочете,— говорю я насмешливо.
— Но это не мы хлопочем,— говорит Кияшко.— Это Антонина Сергеевна о вас беспокоится. И вообще, я попросил бы вас немножко расслабиться. Не надо пыжиться. Тут все свои, все из одного теста. Единственно, что вам угрожает, это... Вон видите двух офицеров? Они как-то косо посматривают в вашу сторону. У вас есть увольнительная?
— Есть,— отвечаю я и думаю: действительно, чего это я петушусь? Все-таки, как ни говори, а мама права. Во мне течет ревнивая восточная кровь. Надо усмирять ее, иначе она ударит в голову.
— Марат, так я заказываю красную икорку и салат. Согласен? А горячего что? — спрашивает Тоня.
— Выбирай на свое усмотрение. Чего себе, то и мне.
Спустя час мы спокойно ужинаем. Ничего особенного не произошло от того, что я смирил в себе ревность. Просто я стал меньше смотреть на Тоню, и она постепенно увлеклась полуинтимной беседой с ученым. Лал, гранат, малахит и двусмысленные улыбочки. Луговой тоже не теряется. Едва оркестранты берутся за инструменты, он тотчас ведет Тоню на круг и вальсирует с ней. И тоже что-то ей говорит, отчего Тоня смущенно смеется. Эти многомудрые талантливые ловеласы делают все, чтобы взорвать меня. Вот режиссер принялся льстить...