Знойная параллель
Шрифт:
— Я бражки своей, самодельной, выпила, и слава богу. А за то, что вспомнили старуху, спасибо. Главное ведь не питье, а внимание.
Мы пошли дальше. Но тут раздался телефонный звонок. Вслед послышался окрик:
— Глинкина! Антонина! Тебя просят. По междугороднему!
Тоня вернулась, а я остановился, чтобы подождать ее. Сразу появилось какое-то тревожное предчувствие и мысли зайчиками заметались: «Да, это тот самый звонок, которого она ждала». Я молча встал в сторонке, привалившись к перилам лестницы. Мне хорошо слышен ее голос:
— Ах, это вы! — удивляется в телефонную трубку Тоня.— Откуда вы взялись? Спасибо, спасибо... Вам тоже самого огромного счастья!
Потом она очень долго молчит, внимательно слушая своего собеседника. У меня начинает жечь сердце и становится нечем дышать. «Спокойно, Отелло, спокойно,— говорю я сам себе.— Ничего особенного не происходит. Мало ли у каждого из нас знакомых! Вот и у Тони есть знакомые».
— Леонид Иннокентьевич,— наконец каким-то не своим, очень жалким голосом произносит Тоня,— по-моему вы пьяны. Почему? А потому, что о таких вещах по телефону не говорят...
И опять она умолкает. А я уже не могу стоять на месте, потому что в моем воображении возникает улыбающаяся физиономия минералога. Ты посмотри, на что способен этот старый Дон-Жуан! Он же признается ей в любви! Но она-то, она почему так внимательно выслушивает всякий вздор? Не только внимательно, даже с каким-то особым упоением.
— Милый Леонид Иннокентьевич, ну, конечно, я подумаю. Только, по-моему, вы не в себе немножко... Что вы сказали? Письмо? Пожалуйста. Я непременно отвечу. На до востребования? Хорошо, хорошо... И я вам желаю. Всего вам доброго...
Тоня положила трубку и встала, словно изваяние. Я слежу за ней из темноты и вдруг начинаю чувствовать себя самым подлым человеком. Ведь я подслушал чужую тайну! Нет, нет — только не это. Потихоньку, прижимаясь спиной к стенке, чтобы Тоня не заметила меня, поднимаюсь на второй этаж и вхожу в комнату. Все танцуют. Наверное, я слишком взволнован. Пластинка доигрывает, и Чары сразу спрашивает:
— Ты чего такой бледный? Наверное, тебе нельзя пить. Обычно от водки краснеют...
— Да я вроде бы неплохо себя чувствую,— отвечаю я и соображаю: как же мне теперь быть? Как вести себя с Тоней? И вообще, интересно, как после такого разговорчика она будет смотреть мне в глаза?
Тоня входит с веселым восклицанием:
— О! Вы уже во всю танцуете! А я задержалась...
— Кто-то звонил? — спрашивает Оля.
— Знакомая одна... Мамина подружка. Просила, чтобы зашла в мастерскую узнать, не сшили ли ей платье.
— Тоже мне, нашла время, когда спрашивать о платье,— удивляется Оля.
Тоня украдкой взглянула на меня и беспомощно опустила глаза. Нет, она не в силах быть спокойной. Ну а мне-то, мне-то каково?! Выть хочется от обиды. Надо взять шинель и бежать прочь отсюда. Я подхожу к вешалке, она за шкафом. Притрагиваюсь к шинели и думаю: «Но ведь испорчу праздник всем. Никто ничего не поймет, но веселье расстроится!» Достаю вторую пачку папирос из кармана, закуриваю и предлагаю:
— Не пора ли еще выпить по одной?
Тоня хватается за мое предложение, как утопающий за соломинку. Мой беззаботный тон, который дается мне с превеликим трудом, подает ей надежду, что я не слышал ее телефонного объяснения и ничего не подозреваю.
— Марат, ты как всегда вовремя! — подхватывает она и вновь передо мной лукавая и отзывчивая Тоня. Она опять обрела себя. Но я-то, я! Как мне себя прикажете вести! Я не выдержу игры в хладнокровное безразличие. Я уже давно веду себя не так, как всегда. Я явно не в своей тарелке. Тоня поверила, что я ничего не знаю о ее разговоре, но она тяготится своей нелегкой тайной, заглядывает мне в глаза со страхом и жалостью. Ей очень жалко меня.
— Как настроение, Тоня?
— Марат, давай я за тобой поухаживаю. Что-то ты е такой сегодня... Все твое остроумие куда-то исчезло, хочешь колбаски? Нет? А шоколадку дать тебе?
— Я выйду, в коридоре покурю. Она идет за мной.
— Странный этот Новый год,— говорит Тоня и трогает во тьме коридора пальчиками мой нос, брови, чертит какие-то крендельки на лбу.
— Я сейчас, наверное, уйду, Тонечка,— выговариваю я с трудом, потому что мешает удушье и не слушаются, дрожат губы.
— Что случилось, Марат?..
— Я слышал твой разговор по телефону, Тонечка... Я все понял.
Тоня вздрогнула. Я почувствовал, как метнулись ее пальцы на моих бровях и словно застыли. Да, конечно, она замерла в оцепенении. Дыхание остановилось. А мне-то что прикажете делать?
— Ну, я пойду, Тонечка...
— Марат! — вскрикивает она растерянно и обнимает меня.— Марат, не сходи с ума.
— Я-то пока в своем уме,— говорю я громче.— Это ты, видимо, сошла! Пусти меня...
— Марат, не делай мне больно. Марат, милый, я никогда тебя ни на кого не променяю!
Выглянул Чары и вновь прикрыл дверь.
— Отпусти руки. Мне больше здесь нечего делать!
— Марат, милый, не кричи. Ты кричишь на все общежитие. Давай зайдем сюда,— тянет она меня за руки и мы оказываемся в той самой соседней комнате, где Тоня пришивала к моей гимнастерке подворотничок.
Мы стоим в темноте, Тоня опять обвила мне руками шею, осыпает поцелуями.
— Прости, если что-то не так сказала. Но он же старик! Понимаешь, ему почти пятьдесят. Он в отцы мне годится!
— Тем не менее, ты беседовала с ним очень мило. А ну-ка, скажи, о чем он тебе говорил. О любви?
— Ну и что же, что о любви. Не обзывать же мне его за это. Сядь, Марат, успокойся... Ну, прошу тебя...
Я молчу. И молчание мое воспринимается, как прощение.
— Я не отпущу тебя... Ты должен понять меня...
— Чего уж понимать тут...— Я снимаю с плеч Тонины руки и открываю дверь.
— Марат, опомнись! — каким-то отрешенным голосом останавливает меня Тоня.— Ты не уйдешь... Если ты мужчина, то не оставишь меня. Закрой дверь на крючок... Или отойди, я сама... Давай сядем. Милый мой... хороший... Нет у меня никого, кроме тебя. Ты слышишь меня? Слышишь? Я люблю тебя и буду любить вечно, чтобы со мной ни случилось, чтобы между нами не произошло...