Золотая голова
Шрифт:
Одним словом, я была рада избавиться от его общества. И его избавить от своего. Я не стала надевать новых платьев, облачилась в то, что госпожа Риллент выдала мне в прошлый раз, и направилась в библиотеку.
В библиотеке никого не было и царил полумрак. Я отдернула шторы. По счастью, было еще довольно светло, а стекла здесь были не цветные. Разберусь как-нибудь. Как сейчас помню, я хотела взять «Историю Эрда-и-Карнионы». Припомнив, где стояли тома, я влезла на скамеечку и вытащила фолиант. Ага, вот и она. Я раскрыла наугад.
«Существовал тогда также один из служителей царя Ирода, некий Симон, человек красивый, огромного роста и крайне сильный, пользовавшийся доверием царя. Основываясь на беспорядочном состоянии дел, этот человек осмелился возложить на себя царский венец. Собрав толпу приверженцев, которые в своем безумии провозгласили его царем, и считая себя вполне достойным этого высокого сана, Симон разграбил и сжег царский дворец в Иерихоне. Равным образом он предал пожару целый ряд других дворцов в стране, причем предоставил толпе своих приверженцев грабить их сколько угодно. Он, наверное, совершил бы еще более значительные беззакония, если бы против него не были приняты меры:
Грат присоединил царские войска к римским, и во главе этой рати выступил против Симона. Когда затем
Иерихон? Римляне? Что-то не похоже, чтоб это имело отношение к Эрду-и-Карнионе. Это какой царь Ирод — тот, что в Писании? Не припомню в Евангелии ничего подобного. Я открыла титульный лист. Книга называлась «Иосиппон» и представляла собой свод сочинений некоего Иосифа Флавия. Она была издана той же Академией наук в Тримейне и одета в такой же переплет, что «История империи… «, поэтому я их и перепутала. Я машинально листнула страницу, заложенную пальцем, и пробежала несколько строчек.
«Таким образом, полная разнузданность овладела народом, так как у него не было своего царя, который мог бы доблестным правлением сдерживать народную массу, а прибывшие для успокоения возмутившихся иноземцы лишь подливали масла в огонь своим наглым отношением и своим корыстолюбием… Где только ни собиралась толпа недовольных, она тотчас выбирала себе царя, на общую погибель… „ Ладно. Эту книгу я тоже почитаю. Но после. Хотя угадать, чем дело кончилось, труда не составляет. Оно всегда кончается одинаково, что в Иерихоне, что в Эрденоне… Вернув „Иосиппон“ на место, я нашла первый том „Истории империи“. Сверху лежала еще одна небольшая книжка, точнее, рукописная тетрадь, переплетенная в кожу, — во время своего первого визита в библиотеку я ее не заметила. Снаружи ничего не было вытиснено, а внутри была странная надпись — «Хроника утерянных лет“. Листнув рукопись, я обнаружила, что там говорится об эрдах, карнионцах и древних временах.
«Хронику… « я тоже прихватила, надеясь за небольшим объемом вскорости ее одолеть.
Вернувшись, я принялась за чтение. Первым делом я ухватилась за «Историю… «. Всегда выбираю первой ту книгу, что потолще. Увы, она меня разочаровала. Глубокая древность не интересовала академиков. Повествование начиналось только с основания империи и торжества Креста. На страницах то и дело мелькали епископ Бильга, святой Бернард, канцлер Леодигизил и прочие знакомые личности, но, право же, Фризбю, когда был не слишком пьян, повествовал об их деяниях гораздо увлекательнее. Впрочем, возможно, в этом и состоит наука — в том, чтоб убить всякую увлекательность. О состоянии народов в те времена говорилось мало. И вообще о людях, кроме королей, канцлеров, князей церкви и святых. О Скьольдах я не нашла там ничего. О Тальви — тоже. Но меня другое огорчило. Господа ученые академики, судя по всему, до сих пор опасались, как бы чего не вышло, и прилагали всяческие усилия, дабы не оскорбить читателя описаниями варварской грубости. Во избежание. Хотя прошла уже тысяча лет. Я даже пожалела, что не взяла с собой книгу этого Иосифа, который, судя по прочитанному мною отрывку, обижал всех напропалую — и своих, и чужих, и царей, и повстанцев. Я отбросила творение тримейнских академиков. Пошли они к черту, я сладкого на ночь не ем. Равно как и в любое другое время.
С такими мыслями я принялась за «Хронику… „, открывавшуюся довольно странным для исторического сочинения эпиграфом из Блаженного Августина: „Совершенно ясно теперь одно — нет ни будущего, ни прошлого нет, и неправильно говорить о существовании трех времен — прошлого, настоящего и будущего. Некие три времени этих существуют в нашей душе, и нигде в другом месте я их не вижу“. Дальнейшее содержание привело меня в крайнее недоумение. Одно мне стало ясно — почему Тальви не читает романов и не держит их в своей библиотеке. По той же причине, что я не играю в карты. Зачем романы, когда автор книги по истории родной страны предлагает тебе такие вымыслы, по сравнению с которыми бледнеют все измышления досужих сочинителей! Автор, кстати, был анонимен. И его можно было понять. Даже в наше сравнительно милосердное время за то, что он нагородил, можно схлопотать пожизненное заключение в Свинцовой башне Тримейна, если не чего похуже, а книга, судя по некоторым деталям, сочинялась не меньше ста лет назад, а может, и побольше, когда костры Святых Трибуналов пылали на всех площадях. Даже такой сумасшедший, каким был создатель „Хроники… „, обеспокоился о том, что бы скрыть свою личность. Но могу сказать совершенно точно — он был южанин. Слишком с большим пренебрежением отзывался он об эрдах. «Грязный дикарь в вонючих шкурах ворвался в светлые чертоги Карнионы и принялся крушить своим топором хрупкие колонны и прекрасные фризы… « Правда, и к карнионцам он был не слишком милостив. «Замкнувшиеся в своих замках и монастырях, зачарованные игрой магии, науки и искусства, создававшей картину бесконечных возможностей, но никогда не приобретавшей форму существования, они были мало способны к сопротивлению. Безупречно владея оружием, карнионцы полностью забыли, что оно дано человеку не для одного лишь совершенствования в боевых приемах, которые превращались в бессмысленные ритуалы“. Эрды и карнионцы, замечал автор, настолько отличались друг от друга, что каждый народ отказывал другому в принадлежности к роду человеческому. Долгая история, однако. Правда, одно дело — читать красивые слова, а другое — видеть, как это обращается в мерзкий уличный мордобой. В целом же, продолжал рассказчик, приходится пожалеть именно эрдов, ибо именно они стали первой жертвой Долгой Зимы и дальнейших бедствий. («Я не буду, — добавлял хронист, — развивать мысли тех, кто утверждает, будто как раз они сии бедствия и вызвали“. ) «Еще до Долгой Зимы пространство от моря до Вала, названное областью Эрдского Права, было превращено в пустыню. Уничтожив карнионские города, которые считали гнездилищем вредоносной магии, эрды уже не могли грабить соседей, отгородившихся от них Валом. Вдобавок карнионцы сумели объединиться, эрды же оставались под властью многочисленных племенных вождей — ярлов и хавдингов. Земли под властью эрдов быстро истощались, в преданиях того времени то и дело упоминаются голод и недород. За угодья, пригодные для пахоты и скотоводства, велись непрерывные войны. Но ниети войны, ни межклановая вражда, ни человеческие жертвоприношения — все, что сокращало население, не могло избавить эрдов от голода. К тому же, в отличие от других варварских народов — да избавим их от лишних обвинений, эрды и без того достаточно совершили, — они никогда не практиковали преднамеренного детоубийства. Свирепые испытания, коим эрды подвергали своих детей, столь ужасавшие карнионцев, были призваны обеспечить тем наилучшую способность к выживанию. Таким образом, эрды, которые были наиболее сильными и выносливыми людьми, о каких приходилось слышать, были и наиболее уязвимыми. Когда разразились великие бедствия, им оставалось или перестать быть теми, кем они были раньше, или вымереть. В некоторой степени последнее можно сказать и о карнионцах“.
Примерно так автор излагал историю Вторжения и последующих десятилетий. Кстати, здесь-то Скьольды были упомянуты — в перечне племенных вождей («… и Скьольд-хавдинг, возводивший род свой к верховному божеству эрдов, впрочем, не он один… „). Приятно было прочитать также, что женщины эрдов пользовались уважением, не наследуя власти в клане, управляли хозяйством и в случае необходимости сражались, как мужчины. Эрды и вообще уважали друг друга, если между ними не стояла кровная вражда, и чувство ответственности перед племенем было у них весьма велико. Поэтому калеки кончали жизнь самоубийством, чтобы не отягощать племя. Зачастую также поступали и старики, особенно во времена голода. Что, конечно, давало автору хроники повод к различным спекуляциям. Тем не менее, отдавая несомненное предпочтение карнионцам, хронист сообщал об эрдах не одни лишь мерзости и вообще излагал события так, что придраться было трудно. Но дальше! Как только речь зашла о том, что выше было названо „Долгой Зимой и великими бедствиями“, тут его вольное перо разгулялось так, что никакого удержу. Я даже ненадолго отложила книгу, возмутившись тем, как человек, ранее выказавший себя вполне здравомыслящим, может увлекаться перепевом подобной чепухи. Того, что в детских сказочках именуется Нашествием Темного Воинства. Нашествие эрдов — это понятно, но нашествие чудищ, вампиров и демонов из ада? Будучи младенцем в люльке, приятно на сон грядущий послушать разные ужасти, но верить в них? Хронист же относился к Темному Воинству как к непреложной истине и сообщал об этом с какой-то неприятной уверенностью. Он утверждал, что чудовища эти в действительности были вовсе не тем, что мы представляли. «Подумайте о существах, обитающих во глубине вод морских или вечной тьме пещер. Как безобразны и пугающи они для нашего взора! Но там, где они рождены, их облик единственно уместен и совершенен. И сколь ужасен и омерзителен должен быть наш собственный внешний вид для этих существ“. Такое утверждение еще можно было как-то проглотить. Однако это были еще цветочки. Дальше автор вступал на самый опасный участок своего повествования. Мир наш, говорил он, не единственный из существующих. Существует бесчисленное множество миров, подобных ему, и еще большее количество в корне отличных, и даже таких, в которых существование человека невозможно в принципе. Но они и предназначены не для людей, так же, как глубины вод и тьма пещер. Древние карнионцы, утверждал хронист, всегда это знали, и некоторые другие народы, независимо от них, пришли к тем же выводам. Что, добавлю от себя, полный бред и чистейшая ересь. Хотя и увлекательная.
Что послужило причиной того, что перегородки между мирами оказались сломлены, повествователь упоминал глухо. То ли не знал, то ли не желал говорить. Выше он заметил, что некоторые обвиняли в этом эрдов. Из его умолчаний стало ясно, что существовало и противоположное мнение.
Убей меня Господь, я так и не смогла понять, кому он сочувствует: чудовищам или людям? Эрдам или карнионцам? Всем? Никому? «Неотвратимая судьба влекла народы к союзу и воздействию друг на друга, — продолжал он. — Эрды угасили в сердцах своих пламень вражды к карнионцам. Известны случаи, доказывающие, что они стали ценить разум, а не один меч. В свою очередь карнионцы отступили от привычки к созерцательности и недеянию. Этому способствовало то, что, не отринув вовсе своей первоначальной религии, представлявшей, скорее, научную систему, озаренную мистикой, они обратились в большинстве своем к вере в Великую Матерь и Сына — охотника и воина. Эта вера, доселе тлевшая в карнионском простонародье, теперь приобрела довлеющее значение. Она побуждала своих приверженцев к решимости и деятельности, но она же с легкостью поддавалась трансформации, чем и воспользовались христианские миссионеры. Придя в церковь, люди видели там привычный им образ Матери, что заступалась перед Сыном за человечество, и всем сердцем обращались к нему. Обращение карнионцев — пожалуй, правомерно отныне называть их просто южанами, ибо к тому времени смешение народов зашло очень далеко, — произошло мирно и безбурно. Церковная история Карнионы не имеет своих мучеников, в отличие от истории Севера, жители которого долго не желали расставаться с древними богами и всячески их отстаивали».
Последняя фраза была построена нарочито двусмысленно. Неясно было, кого автор считает мучениками — миссионеров или эрдов, защищавших свою веру? Еретик он был, явный еретик, сколько бы он ни повторял, что «у Бога все возможно», и ни ссылался на Блаженного Августина и преподобную Урсулу.
Урсула Скельская возникала у него в следующем длинном пассаже, где он указывал на авторов, дошедших до идеи множественности миров независимо от событий, описанных в «Хронике… «. Про святую Урсулу я хотя бы слышала раньше, но не читала никогда и сомневаюсь, чтобы в наше время ее труды вообще кто-то читал. Далее следовал список неизвестных мне каббалистов. «Однако следует помнить, — говорил хронист, — что эти мудрые, просвещенные и праведные люди строили свои утверждения путем логических умозаключений либо Божественного озарения, отрицать которое способны лишь люди узкомыслящие, но не на основе собственного опыта… « Что сие значит? Автор намекает, что у него таковой собственный опыт имеется? Что он шлялся по мирам, подобным или неподобным, и видел несчастных чудовищ своими глазами? Или просто дурит нас, бедных? Хватит, он и без того наплел достаточно, чтоб его сожгли не один, а десять раз. Я очень часто обманываю людей и поэтому не люблю, когда обманывают меня…
Нет, не это было причиной моего раздражения. Хронист не то чтобы обманывал. Он просто давал понять, что знает больше, чем говорит.
Совсем как Тальви.
Решительно, все это мне мерещится. Человек сочинял увлекательную сказку и ничего такого не брал в голову, а я, как инквизитор, всклепала на него невесть что. Пора бы вспомнить, что женщины инквизиторами не бывают…
Я взглянула на небо и обнаружила, что уже скорее рано, чем поздно. А мне нужно хоть немного поспать — мало ли что последует завтра… то есть уже сегодня. Потому я отложила «Хронику… « и смежила натруженные очи. Мне никогда не составляло особого труда заснуть и удавалось это даже в камере смертников. А уж на просторной и удобной постели (не в сугробе, не на камнях, не на черепичной крыше) — и речи нет.