Золотая лихорадка
Шрифт:
Засунув согнутую пачку денег себе в карман, подросток вышел в коридор. Там слышался какой-то резкий звук, который совершенно не похож был на поскрипывание деревянного дома, а напоминал скрежет от трения двух ракушек. Звучало не так, как бывает, когда царапают железом по стеклу, но столь же противно, отчего по коже бежал холодок. Звук доносился из подполья. Что же он там делает? Подросток спустился по лестнице, ведущей вниз, в комнату отца. Дверь была оставлена незапертой, из щелей сочился яркий свет. Чем ниже подросток спускался по лестнице, тем громче становился отвратительный скрежет. Дойдя до последней ступеньки, он напряг все силы, чтобы не издать ни звука, медленно сглотнул слюну и просунул голову и плечи в приоткрытую дверь.
Отец валялся на постели, словно сбитый с ног ударом. Звук исходил от него.
Подросток тоже был очень чувствителен к звукам, но в ином смысле, чем Коки. Необычные звуки отдавались в нём предвестиями несчастий или удач. Когда слова утрачивают смысл, остаются лишь звуки, а звуки в попытке отвоевать назад значения слов превращаются в скрежет — барабанные перепонки подростка уже вибрировали от этого скрежета.
Он взял со столика у кровати сигарету и сунул в рот, но зажигалки нигде не было видно. Прищёлкнув языком, он скомкал в руке пачку сигарет и швырнул в спящего отца. Скрип зубов не прекращался. До сих пор подросток никогда не думал о том, что у этого мужчины внутри, а ведь там, в глубине, он, может быть, носит непримиримую досаду и ненависть. Получив в наследство и умножив состояние деда, отец казался человеком, способным при помощи денег удовлетворить любое своё желание, однако вот же, и он скрипит зубами оттого, что его мучают сомнения, оттого что жизнь утратила и цель, и смысл. Какое будущее может быть у того, кто избивает собственную дочь и уничтожает себя алкоголем? Подросток отвернулся от отца, обречённого на смерть, подобно рыбе на крючке, и в мозгу его впечаталось сознание того, что тело спящего ни в коем случае нельзя показывать чужим. Даже когда он проспится, за ним всё равно будет тянуться тень пьяного беспамятства.
Подросток уселся на диван и закинул ногу на ногу. Этот мужчина не сумел увидеть смысла в том, чтобы до самой смерти беречь то, что ему досталось, а потом передать наследство следующему, однако же и ничего другого он не сумел открыть. В глазах самого подростка ничто не представляло ценности, кроме спонтанно рождавшихся в нём потребностей и стремлений. Он уже не помнил, как дошёл до этой мысли, но с самых ранних лет ему было известно, что никто не дорожит вещами, доставшимися без усилия, полученными просто так. И если в сердце нет веры во что-то неколебимое, так и будешь до смерти вертеть пустое колесо.
Скрип зубов прекратился. Подросток занервничал: спящий открыл рот, он выходит из глубокого сна, может и проснуться, надо уходить… Но заставить себя отвести взгляд от спящего было невозможно. Подросток уставился отцу в рот. Табачные смолы сделали зубы отца жёлтыми, промежутки между зубами почернели. Ноздри слегка раздувались, и когда рот безвольно открылся, из него стал вырываться храп. Храп становился всё громче и приобрёл некую ритмичность, поэтому подросток вздохнул свободнее, страх отпустил его.
Вдруг ему показалось, что кто-то пристально на него смотрит. С отцовского лица он перевёл взгляд на коллекцию японских мечей, выставленную в застеклённой витрине. Он поднялся с места и потянулся к ручке стеклянной дверцы. Она неожиданно поддалась, хотя несколько месяцев назад, когда подросток улучил момент прийти сюда в отсутствие отца, дверца была заперта. Подросток достал один меч и осторожно вынул его из ножен. Красота клинка в тот же миг поразила его до дрожи, он ощущал бегущий вниз по позвоночнику холод. Дух перехватывало оттого, что впервые в жизни довелось прикоснуться к столь совершенному творению, в котором не было ничего лишнего, но и ничего недостающего. Забывшись в этом призрачном холодном блеске стали, подросток приложил указательный палец и скользнул им по лезвию — остался тончайший кровавый след. Неужели меч стал воплощённой красотой именно потому, что под запретом оказалось его предназначение отнимать у людей жизнь?
На ковре валялась отцовская сумка — подросток запустил туда руку и вытащил связку ключей. Отцепив тот, что от подполья, он сунул его себе в карман. Ключ от витрины с мечами можно будет раздобыть и потом. Скр-р, скр-р, скр-р — послышался снова скрип зубов. С мыслью о клинке, который блеснул ему, точно мгновенная вспышка в кромешной тьме, подросток вышел из подполья и закрыл за собой дверь.
Окно в комнате подростка было залито серым рассветом, словно на него набрызгали краски из баллончика. Подойдя к окну, чтобы задёрнуть шторы, он увидел прилипших к стеклу маленьких коричнево-белых ночных бабочек и ещё каких-то мошек. Задёргивать шторы сил уже не хватило, он рухнул на кровать, сдёрнул футболку и шорты и, обняв подушку, свернулся клубочком. Поддавшееся сну затуманенное сознание отозвалось вдруг на шум дождя, похожий на хлопанье крыльев взлетающей стаи, — подросток испуганно вскочил и заморгал. Взглянув на «Ролекс», он понял, что до семи, до прихода Канамото, остаётся ещё час. Если он сейчас заснёт, то к этому времени уже не сможет проснуться, — значит, надо вставать. Из ящика стола подросток достал мешочек с кокаином и через соломинку втянул одну дорожку.
Канамото пришёл ровно в семь, и подросток объяснил ему ситуацию. Канамото выслушал, не проронив ни слова, затем вызвал такси, донёс Михо до самых ворот, уложил на заднее сиденье, а когда подросток хотел было тоже полезть в машину, демонстративно ударил себя в грудь:
— Доверься мне, всё будет хорошо! Доставлю в больницу и всё, что надо, сделаю. А уж ты, парень, иди, пожалуйста, в школу, я отлично со всем этим справлюсь.
Подросток спустился в подполье — отец храпел во сне. Поднявшись к себе, подросток несколько минут попробовал полежать, но глаза бодро таращились и сон не шёл, поэтому он надел школьную форму, взял портфель и, пошатываясь, вышел в прихожую. Обычно всегда, когда он уходил из дома, брат обнимал его и радостно, с улыбкой во весь рот, говорил: «Смотри, осторожно, буду ждать тебя!» Потом брат вместе с ним надевал уличную обувь, выходил из дома, но тут же непременно останавливался и, прижимаясь к двери, махал рукой, пока подросток не пропадал из виду. Однако сегодня Коки не показывался. Подросток тихо выскользнул, так же бесшумно закрыл за собой дверь и, не оборачиваясь, зашагал прочь.
Он остановился перед американской школой, чтобы поймать такси. Ворота школы Сент-Джозеф были широко распахнуты, и в них втягивало толпу болтающих по-английски учеников: белых, чёрных, азиатов, и малышей, и старшеклассников. Подросток, который начиная со второго класса средней школы почти не показывался на уроках и уже месяца три не выходил на улицу в такой ранний час, поражён был, когда собственными глазами удостоверился, что столько людей всё ещё учатся; пальцы крепко сжали лежавший в кармане ключ от подполья.
Через четверть часа он наконец поймал машину и, точно прячась от учеников школы Сент-Джозеф, вжался в спинку заднего сиденья. Двигаясь по направлению к станции Исикаватё и зевая при мысли о том, что ему как-то предстоит промаяться до конца уроков, лёжа в медицинском кабинете, он вспомнил слова сестры: «Ты, Кадзуки, не убегаешь, но всегда прячешься». «Вовсе не прячусь!» — твердил он про себя. Ведь можно и не ходить в школу, а проболтаться в городе. Его не раз останавливали полицейские, но всегда отпускали без малейших подозрений, когда он говорил, что матери вдруг стало плохо и её увезли на «скорой», да ещё называл больницу. Где-то он читал, что школа, по сути своей, — тюрьма для детей. Если дети требуются в качестве рабочей силы, то никто их в школу не посылает. Даже сейчас в некоторых странах Детей используют на тяжёлых работах, а в других странах Детям дают в руки оружие.