Золотая лихорадка

Воронин Андрей Николаевич

– Минуту...

И уже мужской голос:

– Да...

– Нужно встретиться. С гарантией от слежки.

– Поезжайте на Воробьевы Горы. Будьте на смотровой площадке. К часу ночи.

– Буду. – Юрий повесил трубку.

Желающих полюбоваться панорамой ночной Москвы было немного, лишь несколько парочек пересмеивались и целовались у балюстрады. Вскоре и они отправились по своим молодым делам. Прошло довольно много времени, и откуда-то (откуда – Филатов не понял) появился Зимин. Он шел медленно, не оглядываясь, опираясь на свою палку. Было около половины второго ночи.

– Я вас слушаю, молодой человек. Это вы, как видно, гражданин Иванов?

– А что, Валентин Аркадьевич, мне по телефону нужно было сказать, что я – наемный убийца, который должен вас устранить?

Зимин посмотрел на него снизу вверх:

– Неудачная шутка. И банальная. Меня угрожали убить и десять, и двадцать лет назад. У вас действительно есть что мне сказать?

– Я уже сказал. Я должен вас убить по истечении этой недели.

– Ну так что, мне на лбу крестик нарисовать?

Юрий огорошенно уставился на морщинистый лоб старого журналиста:

– Да вы мне, я вижу, не верите... Или вам все равно?

– Верю, почему не верить? Не понимаю только, чего вы хотите от меня. Чтобы я заплатил больше?

Юрий покачал головой:

– Интересно, как бы я вел себя на вашем месте...

– Описался бы.

– Шутить изволите, батенька. Недержанием не страдаю. А если серьезно – прошу вас выслушать мою историю. Предупреждаю, это долго.

– Вы еще так молоды, а уже принуждаете стариков выслушивать ваши «истории»... Ну что с вами делать, давайте... Как вас звать-то?

– Юрий Филатов.

Зимин потер лоб, припоминая:

– Что-то мне это сочетание напоминает... Юрий Филатов... Юрий Филатов... Подождите... Ежовское дело?

– Да. Ваши информаторы вполне могли вам дать материалы.

– Все, помню. Убийство охранника. Это – вы?

– Охранника – не я. Зато Фомина – я.

– Фому? Ну, братец, это уже интересно! Подожди, я таблетку съем, тогда рассказывай.

Зимин вытащил из кармана какой-то заграничного вида флакон, вытряс из него пилюлю, запил чем-то из плоской фляжки. Отдышался, потом сказал:

– Не пойти ли нам присесть? Тут неподалеку лавочки...

Они говорили тихо – в распоряжении их «доброжелателей» вполне могли быть спецмикрофоны, которые ловили звук на большом расстоянии. Но, видно, Кайзер на этот раз решил положиться на верность Филатова дружбе, из-за которой тот сам полез в пасть. Вокруг все было спокойно, лишь изредка по близлежащим улицам проносились машины...

Филатов рассказал обо всем, не утаив ничего. Особенно подробно он рассказал о «золотой цепи», которую ему пока не удалось окончательно разорвать.

– ... И давайте думать, как инсценировать вашу смерть, – закончил Филатов.

Зимин, раза три перебивавший его уточняющими вопросами, неожиданно рассмеялся. Правда, смех его звучал невесело.

– Я понял, Юрий, ты человек неординарный. Какой все-таки дурень Логвиненко! Неужели врали про его парапсихологические способности?.. Нет, друг мой, ничего инсценировать мы не будем. Ровно в назначенное время ты меня застрелишь.

– Ну уж нет, Валентин Аркадьевич...

– Да, милый друг, да. Иначе будут три трупа, а не один. Твой, Жестовского и мой. Не перебивай! – повысил он голос в ответ на протестующий жест Филатова. – Все равно через три-четыре месяца я буду мертв. У меня рак, Юрий. В последней стадии. Очень скоро без морфия я не смогу прожить и суток. Как говорится, диагноз окончательный и обжалованию не подлежит.

Юрий опустил голову. Услышанное поразило его. Зимин продолжил:

– Ну, да не стоит об этом. Есть один человек, который сможет тебе помочь. Один из немногих честных генералов ФСБ.

– Ваш информатор?

– Да. Это у его сотрудницы я был, когда ты мне звонил вечером. Там линия защищена от прослушивания... Этот генерал выходил на нескольких журналистов, предлагая им информацию. Многие побоялись. Я – нет, мне, как ты понял, терять нечего, а с этой мерзостью хотелось побороться. Он много лет давал мне документы, которые помогали убедить

редакторов. Кое-кому я помог – их освободили; правда, далеко не все, про кого я писал, получили то, что им причитается. Это на Западе любая моя публикация вызвала бы такой скандал, что не удержались бы и министры. У нас, сколько ни пиши, они процветают. Но это до поры до времени. Пять, десять лет пройдет – и общественного мнения станут бояться как огня.

– Если его не утопят в крови... Холодов, Листьев, Политковская... Теперь вы...

– Не утопят, Юра. Слишком большая эта страна, слишком многострадальная, чтобы смерть одного-двух испугала всех. Даже самая страшная смерть. Не я первый, Юра, да и не я последний... А знаешь, наверное, легче помирать вот так, мгновенно, чем мучиться месяцами, зная, что все равно обречен... – Зимин на мгновение прикрыл глаза рукой. – Я много знаю, Юра. Достаточно для того, чтобы в нормальной стране вызвать падение этого правительства, а то и отставку президента. В нормальной стране. Но не в этой. И если ты передашь компромат на Кайзера, даже самый впечатляющий, об этом узнают считанные единицы.

– И что же – его оставят в органах?

– Нет, вряд ли. Принцип этой власти, как, в общем, и любой другой: не можешь работать не засвечиваясь – уходи. Тут есть несколько вариантов. Он может попасть под горячую руку президента, если тот об этом узнает. Может уйти сам, но будет бороться до последнего – таким людям нужна или власть, или ничего. Несколько человек более низкого ранга, чем он, застрелились, а через день в газетах вышли некрологи типа «сгорел на работе».

Юрий вытащил сигарету, протянул пачку Зимину. Тот щелкнул зажигалкой. Затянулся глубоко, посмотрел на небо, помолчал... Потом сказал:

– Я не могу тебе не верить. Запоминай телефон, – он назвал семь цифр. – Скажешь: «Могу я услышать Станислава Иннокентьевича?» Ответ: «Он у Касатонова. Звоните позже». Скажешь: «Его племянница Аглая в тяжелом состоянии». Тебе скажут, куда и когда позвонить, чтобы переговорить непосредственно с ним. Фамилия генерала тебе ни о чем не скажет. Я ему позвоню, расскажу про тебя в двух словах. Не о том, что ты меня собираешься избавить от страданий, не беспокойся. А ты тем временем постарайся добыть на Логвиненко что-то такое, что можно подтвердить документально.