Золотая Орда. Между Ясой и Кораном. Начало конфликта
Шрифт:
Согласно поздним преданиям, герой, столкнувшись с женщиной-дэвом, знает как себя вести. Он сосет молоко из ее грудей и таким, символическим, образом между ними устанавливается родство: дэв-женщина волей-неволей должна уже помогать своему «названному сыну» [324] . В якутском олонхо герой сосет молоко из груди старухи (существа нижнего мира), явившейся ему во сне, что удесятеряет его силы [325] , и, наоборот, у горных таджиков, считалось, что если ал-масти дает пососать свою длинную грудь младенцу, то он умирает [326] . Сосание груди входило в цикл испытаний, связанных с получением шаманского дара. Посвящаемый находился в состоянии галлюцинаций: «Его били веревками и ремнями, в тело его впивались гады. Его обмакивали в кровяные сгустки, он захлебывался в крови, должен был сосать грудь ужасной старухи, ему выкололи глаза, просверлили уши, тело его разрезывали на куски и укладывали в железную люльку» [327] . В русских волшебных сказках яга рисуется женщиной с гипертрофированными грудями. Как показал В. Я. Пропп,
324
Гордлевский В. А. Из османской демонологии//Этнографическое обозрение. 1914. Кн. CI–CII. № 1–2. С. 3–4.
325
Ястремский С. В. Образцы народной литературы якутов//Труды комиссии по изучению Якутской АССР. Л., 1929. Т. VII. С. 116–117.
326
Кисляков Н. А. Материалы по древним верованиям горных таджиков//Страны и народы Востока. Вып. XXVI. Средняя и Центральная Азия. Кн. 3. М., 1989. С. 252.
327
Дыренкова Н. П. Получение шаманского дара по воззрениям турецких племен//Сб. МАЭ. Л., 1930. Т. IX. С. 273.
328
Пропп В. Я. Морфология сказки. Исторические корни волшебной сказки. М., 1998. С. 168–169.
В дополнение к найманскому сюжету в изложении Рашид-ад-дина приведу еще один пример. В средневековой персидской космографии отражены магические практики горцев Болора — ныне Нуристан (сев.-вост. часть современного Афганистана) [329] . Они связаны с представлением о благодетельном женском божестве, которое наделяет все живое молоком жизни. С позиции мусульманских наблюдателей женское божество выглядит как идол. «В пределах Булура есть местность, где три месяца в году видят солнце, [в течение] девяти месяцев сверкает молния и гремит гром. Климат умеренный. Там есть капище, а в нем — идол в образе женщины. У идола сделаны огромные соски. Больных, которые бывают в той местности, везут туда. Руку больного подставляют к соску идола, и в нее стекает две-три капли молока. Их смешивают с водой и дают больному выпить. Ему сразу становится лучше. Если же больной должен умереть, он умрет» (Чудеса мира. 29).
329
Абаева Т. Г. Границы древнего Болора//Страны и народы Востока. М., 1975. Вып. XVI; Мандельштам А. М. К данным аль-Бируни о Памире и припамирских областях//Эллинистический Ближний Восток, Византия и Иран. М., 1967. С. 190–191.
Идея греховности присуща не найманскому преданию о Кушлуке, а мусульманскому интерпретатору. Мне кажется, что сюжет о Кушлуке, доившем пери и приготовлявшем кумыс, таит в себе иронию.
Согласно ал-Бируни, «[существование] джиннов и шайтанов признавало большинство мудрецов, как, [скажем], Аристотель, который приписывает им воздушность и огненность и называет их человеческими существами, или, например, Яхья-грамматик, который признавал [джиннов]» (ал-Бируни. Хронология, с. 258; Яхья-грамматик — яковитский епископ и переводчик VII в).
Вассаф описывает битву между войском Берке и Хулагу в образах войны джиннов, дэвов и пери в иранской мусульманской традиции, «…войско монгольское [которое было] отвратительнее злых духов и бесов да многочисленнее дождевых капель, по приказанию Берке-огула точно огонь и ветер прошло по этой замерзшей реке. От ржания быстроногих [коней] и от бряцания [оружия] воинов поверхность равнины земли наполнилась грохотом ударов грома и сверканием молнии. Распалив огонь гнева, они дошли до берега реки Куры. Для отражения искр злобы их Хулагу-хан выступил навстречу со сняряженным войском» (Сборник материалов. Т. II. С. 163).
В описании коронации Менгу есть эпизод, который, на мой взгляд, не соответствует монгольским представлениям о мире. Где и в какой традиции правитель выказывает заботу о минералах, проточной воде и диких животных и птицах? На мой взгляд, речь идет о комбинации различных элементов персидских праздников, о которых можно судить по трактату ал-Бируни «Памятники минувших поколений».
«В год кака-ил, который является годом свиньи, павший на месяц зу-л-када 648 г.х. (25 января — 23 февраля 1251 г.), в Каракоруме, что был столицей Чингис-хана, Менгу-каана посадили на престол верховной власти и трон царствования. Эмиры и войска, [стоявшие] вне ставки, также вместе с царевичами девять раз преклонили колени. Когда он счастливо воссел на государственный трон, то от полноты высоких благородных помыслов [своих] захотел, чтобы в тот день был отдых всем людям и тварям. Он издал указ, чтобы в этот счастливый день ни одно создание никоим образом не вступало на путь спора и ссоры, а [все] бы занимались развлечениями и удовольствиями, и так же, как разных чинов люди справедливо требуют от судьбы наслаждения и удовольствия, чтобы и все виды тварей и минералов не были в том обездоленными. Домашних животных — верховых и вьючных — не позволять изнурять верховой ездой, грузом, путами и охотой; не проливать крови тех [животных], кои согласно справедливому шариату могут быть употреблены в пищу, дичь — пернатая и четвероногая, водоплавающая и степная — дабы была в безопасности от стрел и силков охотников и вольно летала и паслась; земной поверхности не беспокоить ударами кольев и подков, проточную воду не осквернять грязью и нечистотами» (Рашид-ад-дин. Т. II. С. 132).
Акт коронации Менгу приравнивается к акту рождения мира. «Ученые персы говорят, что в день Науруза есть час, когда духи движут сферу Фируза ради создания тварей <…> К числу обычаев Хосроев, [которые соблюдались] в эти пять дней [принадлежало такое установление]: в день Науруза царь начинал [празднество] и объявлял [простым] людям, что будет сидеть для них и окажет им милость. Во второй день он принимал тех, кто стоял ступенью выше, то есть дихканов
«Сакральные войны» в рамках мусульманской демонологии (П. В. Башарин){107}
С расширением границ арабского халифата трансформации подвергалась вся система миросозерцания раннего ислама. Выйдя за пределы Аравии, арабы столкнулись с большим числом религий и религиозных традиций, чья древность превосходила ислам (христианством, зороастризмом, манихейской доктриной, с религиями Индии, главным образом, индуизмом и буддизмом, утвердившемся в Восточном Иране и Трансоксании, разнообразными формами шаманизма на Переднем Востоке и Средней Азии). Укорененность многовековой традиции в сознании народов новых покоренных территорий делала весьма затруднительным для молодой религии идейную борьбу с автохтонными религиозными идеями. Силовое искоренение местных религиозных практик, особенно путем уничтожения письменных текстов и предметов, связанных с религиозной практикой, не всегда совершалось с умыслом. Так, переплавка предметов из драгоценных металлов и уничтожение памятников искусства при дележе добычи не была сознательной попыткой элиминирования автохтонной религиозной традиции, в отличие, например, от уничтожения местных книг в Хорезме и репрессивных мер по отношению к тамошней интеллектуальной элите. Включив в территорию халифата земли, заселенные различными народами, ислам, продемонстрировал удивительную пластичность, рано начав синтезировать чуждые элементы в свою идеологию. Самым ярким примером такого синтеза является создание Сунны, включившей ответы на большинство правовых, юридических и повседневных вопросов, на которые не в силах был ответить корпус коранических сур. В результате такого синтеза в халифате сформировались историография, право, экономика, литература, философия, искусство и т. д. В религиозную мусульманскую практику было введено огромное количество новых идей, с одной стороны, изменивших облик аравийского ислама, с другой стороны, породивших в различных регионах, покоренный мусульманами, особые региональные разновидности ислама.
Этот синтез представляет собой весьма сложный предмет для исследования в плане выявления и точного атрибутирования заимствований. Это касается анализа любой из вышеперечисленных сфер. Довольно сложный феномен представляет мусульманская демонология. Сейчас мы сосредоточимся на развитии одного любопытного концепта демонологии в мусульманском Иране. Речь пойдет о таком малоизученном вопросе, как войны потусторонних существ. Этот феномен можно назвать сакральными войнами. Сложные механизмы трансформаций образов в наибольшей степени прослеживаются в жанрах изящной литературы и, в особенности, в фольклоре.
В аравийской традиции сверхъестественные создания практически никогда не объединяются в общественные ассоциации. Согласно до-мусульманскому мировоззрению арабов, окружающее пространство, преимущественно пустыня, населено помимо диких зверей, демоническими существами. Главными демонами пустыни являются гули, принимающие различные образы для заманивания злосчастных путников, которых затем они убивают. К ним примыкают в более поздней традиции си'лат (преимущественно женские особи гулей, но иногда фигурируют как отдельный вид), кутрубы (мужские особи гулей), 'узары (демоны мужского пола, которые обожают насиловать путников, после чего те умирают), а также 'удруты (демоны-оборотни, духи убитых [330] ) [331] . Гули всегда выходят на охоту поодиночке и никогда не объединяются в стаи. Иллюстративным примером описания встречи человека с гулем (женского рода) в доисламской арабской поэзии являются стихи Та'аббаты Шаррана.
330
Проблема идентификации 'удрут, как вида гулей условна. В сведениях, собранных о них Р. Б. Сарджентом, информанты идентифицируют их с джиннами (Sergeant R. В. Two Yemenite Djinn//Bulletin of the School of Oriental and African Studies. L, 1949. Vol. 13. № 1. P. 4).
331
MacDonald D. В., [Pellat Ch.] Ghul//The Encyclopaedia of Islam, CD-Rom Edition. Leid., 1999. 2, p. 1078b; Omidsalar M., Omidsalar T. P. Gul//The Encyclopaedia Iranica/Ed. E. Yarshater. L., 2003. XI, 4. P. 393–395.
Второй класс аравийских демонических существ — джинны, часто враждебные человеку, обитают в пустынях, горах, камнях и деревьях, представляя собой известный всем демонологическим традициям тип имперсональных духов отдельной вещи. К ним обращались за помощью и приносили жертвы (Коран. 72:6). Поэты-прорицатели, произносившие стихи или речения ритмизованной прозой (saj') в состоянии экстаза были одержимы джиннами (majnun). Считалось, что у каждого поэта был свой индивидуальный джинн. Таким образом, «специализация» аравийских джиннов также исключает возможность их совместного обитания [332] .
332
MacDonald D. B., [Masse Н.], Boratav P. N., Nizami K. A., Voorhoeve P. Djinn//The Encyclopaedia of Islam, CD-Rom Edition. Leid., 1999. 2, p. 526b.