Золото и мишура

Стюарт Фред

При этих словах Слейд шумно проглотил слюну и провел ладонью по горлу. Для шулера это оказалось слишком сильным испытанием — оказаться на волосок от линчевания.

— Значит, говоришь, он хочет стать губернатором? — продолжала Чикаго. — Интересно…

Пышнотелая мадам, которая сейчас сидела с огромной, размером со скатерть, салфеткой, засунутой в вырез платья, взяла пальцами шестую отбивную и начала уплетать ее. По многочисленным подбородкам мадам потек жир, стекавший с котлеты.

Чикаго владела кафе «Бонанза» вместе со Слейдом. Они

также делили пятикомнатные апартаменты на верхнем этаже здания. Но вот постель они не делили. Слейд предпочитал спать с девочками, работавшими внизу. Ну а Чикаго? У Чикаго были свиные котлеты и джин. Отношение Чикаго к сексу было как у мясника, который снабжал других мясом, однако же сам при этом оставался вегетарианцем.

— Наверное, он знает, что именно мы совершили налет на его склад, — сказал Слейд. — Обмолвился, что намерен вскоре увидеть меня в суде. — Слейд посмотрел в окно, за которым тянулись ряды недавно установленных на Портсмут-сквер газовых фонарей.

— Наверняка знает. Скотт отнюдь не дурак, — заметила Чикаго, облизывая пальцы. — Если Калифорния и вправду будет объявлена штатом, а он станет его губернатором, тогда у нас с тобой, сердце мое, будет очень много проблем. И потому нам необходимо сделать так, чтобы не Скотт Кинсолвинг, а Гас Пауэлл стал губернатором.

— У него есть эта подружка-китаянка…

— Да, но о ней, черт возьми, все знают! Кроме того, теперь Скотт обзавелся молодой женой, хочет казаться респектабельным. Но вся штука в том, что и нам нужно становиться респектабельными, Слейд. И тут, мне кажется, я вытащила счастливый билетик…

— Ну? И что же это?

— Не «что», а «кто». Это тот самый паренек-еврей, Дэвид Левин, который десять дней назад прибыл сюда на «Летящем облаке». С тех самых пор болтается возле стойки бара и пьет гораздо больше, чем следовало бы. Я разговаривала с ним. Он превосходно знает Эмму Кинсолвинг: два года жил с ее семейством во Франкфурте, преподавал всему семейству английский язык. Он кто угодно, но только не их ярый приверженец. Он прямо-таки ненавидит Скотта Кинсолвинга, который выбросил его с корабля на Ямайке. Левин намеревается основать газету, и, я думаю, нам следует профинансировать его.

Слейд мрачно посмотрел на Чикаго.

— Кому здесь, на хрен, нужна газета?

— Нам. Нужно идти в ногу со временем, Слейд. Власть печатного слова! Представь, что только Дэвид сможет написать в редакционных статьях, посвященных Скотту!

— Это все слова… — саркастически протянул Слейд. — Слова суть дерьмо. Пистолет всегда будет весомее любых слов.

Чикаго откусила от седьмой свиной отбивной.

— Нужно уметь использовать и то, и другое. Сейчас ступай вниз и найди Гаса. Думаю, пришло время, когда нам следует всерьез заняться его избирательной кампанией. Мы должны будем найти нечто такое, что возмутит всех избирателей. А если не найдем, то придумаем и сделаем.

— Когда человека в первый же день его пребывания в городе оставляют

один раз — это одно, — говорила Эмма, когда вечером того же дня Скотт добрался до супружеской спальни. Эмма сидела на постели, одетая в розовую пижаму. — Но когда его покидают в тот же день дважды — это, пожалуй, мировой рекорд. Не будет ли наглостью с моей стороны поинтересоваться, где же ты был во второй раз?

Подойдя вплотную к постели, Скотт уселся возле жены.

— Разве Кан До не сказал тебе?

— Он сказал какую-то глупость: что ты, дескать, начинаешь кампанию по выборам в губернаторы…

— Не уверен, что начинать свою кампанию — это так уж глупо, ну да ладно. Слейд Доусон — человек, который был в одной из тех лодок, что встречали нас — осуществил налет на один из моих складов, в результате чего было похищено товаров на сумму более двух миллионов. Если в этом штате у нас не будет какой-нибудь полицейской защиты, то нас всех сотрут в порошок такие вот люди, как он. А почему ты плачешь?

Она отвернулась.

— Вовсе нет.

— Да? А слезы текут. Или же это чертовски хорошая имитация.

— Ты ничего не понимаешь в женщинах, — всхлипнула Эмма и вытерла глаза рукавом пижамы.

— Вот в этом ты, пожалуй, совершенно права. Женщины всегда ставили меня в тупик. Но все же мне сдается, будто сердишься ты потому, что я не ужинал с тобой.

— Ничуть не бывало. Мне, напротив, было очень приятно сидеть и пялить глаза на твой пустой стул. Правда, ты, помнится, что-то говорил про то, что сегодня вечером мы устроим праздник, но кто сейчас интересуется какими-то праздниками?! Да и какой от них прок? С моей стороны было бы пустой тратой времени злиться на тебя, потому что, полагаю, я не могу винить тебя за этот фарс с женитьбой. Никого не должна винить, кроме самой себя. Как это ты однажды меня назвал? Помешанной монашкой?

— Ну, извини…

— Да нет, что ж тут извиняться, ведь так оно, судя по всему, и есть. Ты говорил также — в своей обычной галантной манере — что я твердая, как бриллиант. Думаю, что и в том, и в другом случае есть своя правда, Скотт. Безнадежный романтик, который вместе с тем тверд, как алмаз, и непробиваем. — Эмма вздохнула. — Наверное, мне далеко до образцовой жены, но ведь мы вместе с тобой заключили сделку, и потому нам нужно держаться друг за друга. Так что я была бы весьма признательна, если бы ты проявил ко мне немного больше внимания и элементарной вежливости. Я все-таки твоя жена, нравится это тебе или нет.

Он секунду смотрел на нее, потом кивнул.

— Ты права. Я вел себя как самый последний дикарь. Что я могу сделать, чтобы хоть как-то загладить свою вину?

Эмма пожала плечами.

— Мы вполне можем сделать наш брак настоящим союзом, — сказал Скотт, беря Эмму за руку. — Скажи, чего ты хочешь. Я дам тебе все.

Она посмотрела на него, и глаза ее на этот раз были сухи.

— То, чего я хочу, — тихо сказала Эмма, — ты не должен мне давать.