Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл
Шрифт:
– Плод моей любви с жёнушкой Глафирой, - сообщил е без удовольствия.
– От любви самые прекрасные дети рождаются. Потому как любовь суть добро и благо.
– Суть добро и благо, - повторил Ярослав.
– Ну, а коль любовь незаконна? Не освящена Господом?
– Не бывает незаконной любви!
– объявил вельможа.
– Ибо нам ниспослана свыше. Ибо животворяща! Пасть в любви нельзя. Лишь возвыситься, сделаться мудрее и чище… Сам подумай, княже: дикари и нехристи любят не меньше нашего и детей рожают, может быть, проворней, чем мы! Стал бы Бог это допускать,
Ярослав приветливо улыбнулся:
– У тебя, смотрю, целая теория, как сказали бы греки!
– Почему бы нет? Чай, мы тут на Руси не дурнее прочих мудрецов!
– Ну, а сын твой какого склада? Книжник или воин?
– Отвечай, Миколка, - обратился к тому отец, - что тебе милее?
Теребя шапку, юноша ответил:
– Книг читал немало, но могу и мечом махать, коль нужда заставит. Помогал тятеньке по хозяйственной части - надзирать за плотниками и мостовщиками. Наводил порядок на гульбищах…
– Да, по части порядка на него можно положиться, - подтвердил Прокудьич.
– Любо, любо. Я поставлю его под начало Гаврилки Василича; ну, а выкажет себя в службе молодцом - сделаю седельничьим.
Оба благодарили, кланялись почтительно. Вызвав Тимофея, князь велел ему проводить юношу к Гаврилке, просветить по части галицких порядков, а тем временем стал с Олексой беседовать о делах. Спрашивал с тревогой:
– Что там Перемышль и Звенигород? Не бунтуют ли? Не желают ли отложиться из-за неспокойствия в Галиче?
– И-и, какое там, батюшка, мой свет!
– заверял наместник.
– Про твои здешние невзгоды я узнал только по приезде. Там у нас о раздоре князя с княгиней слыхом никто не слыхивал. А и то: милые бранятся - только тешатся. Наш народ это понимает.
– Говорят, Вонифатьич где-то объявился. А его влияние на бояр местных велико. Всяко может статься.
– Нет, о Перемышльской земле можешь не болеть: мы тебя не оставим. Я бразды держу крепко.
Ярослав сказал с благодарностью:
– Очень, очень славно! Надо бы тебя наградить, да не знаю чем. Назови - постараюсь выполнить.
Тот взмахнул рукой:
– Мне богатств не надобно, всё моё богатство - это дети. Разреши при монастыре Архистратига Михаила школу завести - и для девочек, и для мальчиков из богатых и просто зажиточных семейств. Им наука, и тебе вырастет подмога.
– Да о чём разговор! Заводи, бесспорно. Я пришлю много новых книг.
– Он пожал ему локоть, с чувством произнёс: - Эх, Олексушка, милый, как мне не хватает башковитых помощников! Всё наперечёт - то туда, то сюда бросаю, а кругом одни беды да напасти! Только-только от внешних врагов отбились - глядь, внутри завелась зараза… Стыд!
– Потому как народишко тёмный и чего хочет, не разумеет. Надо просвещать! Сызмальства выкармливать деловых людишек.
– До всего руки не доходят. Но твои слова верные. При монастырях будем открывать школы, выпишем учителей из Царя-града. И собрания книг
– На такое благородное начинание урезать казну нежелательно.
Не успел Прокудьич ускакать из Галича, как примчался гонец от Настеньки. Та просила князя поскорее приехать: при смерти лежит, хочет попрощаться. «Господи, никак, отравили?
– ахнул Ярослав.
– Если она умрёт, я и сам руки на себя наложу». Несмотря на вечер и дождь, не раздумывая, отправился в путь - вместе с Тимофеем и рубаками Гаврилки Василича. Ближе к полночи были уже в Тысменице; мокрые, продрогшие, грязные, ворвались во двор Настенькиного дома.
– Как она? Проводи скорей!
– бросился правитель к вышедшему дворскому.
– Что, плоха?
– Бегали за батюшкой. Он ея соборует.
– Боже, соборует! Лекарь был? Говорил о чём?
– Лекаря у нас сроду не водилось, есть одна знахарка смышлёная, да Арепка никого подпущать к Настасье Микитичне не хочет. Акромя попа.
– Вот ещё паскуда! Я сейчас ей всыплю!
Пробежав по дощатой галерее, Ярослав распахнул двери спальни и увидел на одре свою ненаглядную: та лежала ничком, руки на груди, а дородный священник мазал ей елеем губы и виски.
– Настенька, любимая! Слышишь ли меня?
– Князь рванулся к её постели, наклонил лицо к изголовью.
– Это я, родная!
Приоткрыв глаза, та смотрела на него с отчуждением.
Но потом узнала.
– Батюшка, мой свет… - прошептала радостно.
– Ты приехал! Вот как хорошо!.. Не серчай, что побеспокоили…
– Ай, о чём ты! Только поправляйся скорее.
– С Божьей помощью… Мне теперь, после елеосвящения, стало много легче.
– Слава тебе, господи! Я пойду надену сухое и вернусь к тебе.
– Приходи быстрей.
Обнаружив Арепу в смежной горнице, он едва ли не с кулаками набросился на приспешницу: отчего не пускает знахарку, отчего не лечит сама? Та сидела поникшая, вроде в полусне; отвечала невнятно, сбивчиво; но наследник Владимирки понял главное - силы свои потратила на спасение заболевшей и сейчас жизнь его зазнобы вне опасности.
– Что с ней было-то, говори скорее!
– Было, что и есть…
– Я не разумею.
– Твоего ребёночка носит под сердцем… первый месяц покуда… чувств лишается то и дело… ничего есть не может - всё наружу лезет… видно, сглазил кто… порчу я сняла, Настю заговорила… лучше всякой знахарки…
Осмомысл, счастливый от полученного известия, крепко обнял старую:
– Ты прости, Арепка, что журил тебя понапрасну. Я ж не знал, отчего Настасья недужна!
– Ничего, касатик, не извиняйся. Ты гляди сам не захворай: мокрый весь до нитки. В баньке пропотей да горячего вина выпей. А меня отпусти соснуть. Не в себе я что-то…
– Ну, иди, иди. Бог тебя спаси!
После бани он опять поднялся к подруге. Молодая женщина не спала и смотрела на него с умилением. Ярослав поцеловал её в щёку и почувствовал на губах вкус оливкового масла, сохранившегося после соборования. Произнёс негромко: