Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл

Казовский Михаил Григорьевич

Вскоре тут появился и боярин Феодор Вонифатьич. Он давно скрывался от суда Осмомысла, уличённый в измене, и давно хотел поменять в Галиче правителя. У Берладника он пришёлся ко двору, сделавшись вдохновителем Ивана и его печатником. Говорил, что Ушицу брать надо обязательно - ведь она ворота галицкого юга, отомкнув которые можно беспрепятственно двигаться на север, вплоть до Василёва. Но Губан резко возражал: воевать Ушицу - значит нарываться на большую войну с ополчением и дружиной князя, а такое столкновение неизвестно чем кончится. Лучше уж синица (в виде понизовской вольницы) в руках, чем журавль (Галицкое княжество) в небе.

И пока Ростиславов сын думал и гадал, что же предпринять, под Ушицу прибыл его сиятельный двоюродный брат во главе своей рати. Разделяла их одноимённая речка Ушица, впадающая в Днестр. Но ни та, ни другая сторона не пыталась её преодолеть.

В первую неделю противостояния счастье было на стороне разбойников: более 300 жителей городка и его окрестностей переплыли к Ивану, а с востока прискакали всадники, присланные Чугаем. Можно было атаковать крепость, как на лодке приплыл простой рыбак с грамотой от галицкого владыки. Прочитав её, князь-изгой побледнел как смерть.

–  Что такое?
– обратился к нему Феодор Вонифатьич в беспокойстве.

Тот ответил глухо:

–  У него в заложницах дщерь моя, Янка. Коли не отступим, он ея убьёт.

–  Не убьёт, пужает.

–  Ты забыл, как с Людмилкой вышло? Хочешь повторения?

Феодор вдруг сорвался, заорал непочтительно:

–  Ну, давай, Иване, сдавайся! Отводи войска, попрощайся с Галичем! Если ты такая кислятина, размазня и рохля! Если эта девка для тебя важнее княжения!

У Берладника на лбу вздулся красный шрам. Он схватил вельможу за бороду, притянул к себе и сказал сквозь зубы:

–  Ты, ублюдок, пёс… Я, конечно, грешник и душегуб, но остатки совести не утратил покуда… в жилах моих течёт светлейшая кровь, не твоей чета… и губить своё дитятко не позволю!

Вырвавшись, вельможа проговорил:

–  У тебя одно законное дитятко - Ростислав во Берладе. Остальными понасеяна половина Руси… Что ж, за каждого теперь печься?

Предводитель бродников произнёс, набычившись:

–  Есть ли, нет ли - с ними не знаком. Дети не любви, но греха. А Людмилку любил всем сердцем. И она - меня. Дочку назвала именем моим - Иоанна. Нешто я злодей, позабуду это?

–  Неужели отступишь?

–  Да.

Вонифатьич запахнул кафтан, встал и вышел. Но потом вернулся и с порога с издёвкой бросил:

–  Нет, перевелись князья на Руси. Два двоюродных братца - оба охламоны. Никому служить больше нет желания.

–  Да пошёл ты, вор!
– И Берладник бросил в него подвернувшейся под руку крынкой с молоком.

Но боярин дверь уж захлопнул, глина, врезавшись в дерево, брызнула черепками в разные стороны, молоко потекло на землю. «Так и жизнь моя, - горестно подумал Иван.
– Разлетелась вдребезги, утекла, никому не принеся радости. Лишь пятно осталось, мокрое да грязное… Да, Губан оказался прав: надо возвращаться в Берлад. Бог противится моему стремлению править в Галиче».

Тем же днём он отвёл своих людей от Ушицы. Удивлённые половцы развернули коней и подались обратно к хану Чугаю. Вместе с ними уехал Феодор Вонифатьич. Лишь один Губан радовался этому повороту событий. Он, как мог, приобадривал главаря, уверяя, будто счастье их ещё впереди, на дунайских землях.

Неожиданно предводителю бродников доложили, что к нему по Ушице приплыла на челне какая-то молодица, уверяющая всех, что она - его дочка. Князь-изгой вскочил:

–  Где же, где она?

–  Тута дожидаетси.

В горницу зашла Янка - в кожаных штанах всадника, сапогах под колено и мужской куртке; мокрые её пшеничные волосы были перепутаны и висели сосульками. Он узнал эти голубые глаза и курносый нос - в точности Людмилкины; и себя узнал в выражении плотно сжатых губ.

–  Здравствуй, отче, - вроде бы простуженным голосом пробасила она.
– Не прогонишь ли?

–  Господи, о чём ты!
– И родитель раскрыл объятия.
– Ну, иди ко мне, дай поцеловать моё чадо!
– Заглянул в лицо.
– Хочешь кушать? Я сейчас распоряжусь. Как ты добралась до меня?

–  Убежала от Осмомысла и добралась, - дёрнула плечами она.

–  Ну, садись же, садись. Ах, какая ты молодчина, что убежала! Мы теперь поедем в Берлад, я тебя познакомлю с мачехой и братом. И уже никогда больше не расстанемся, вплоть до самой смерти.

–  Вплоть до самой смерти.
– Дочка посмотрела в упор и, себя не сдержав, рассмеялась громко.

Но Иван не понял истинного смысла её веселья.

Глава седьмая

1

Обустройством дворца в Тысменице, по приказу князя, занимался его приспешник Тимофей. Он когда-то хотел стать попом и учился на богослова, но потом сбежал в Киеве из-под стражи, обвинённый в убийстве боярина (в пьяной драке) и пошёл во служение к галицкому Владимирке - в качестве прислужника-компаньона княжича. Отличался недюжинным умом и обширными книжными познаниями. Никогда не имел семьи, а детей Осмомысла боготворил и любил с ними заниматься. О случившемся между Настенькой и правителем он узнал в числе первых. Так сказал: «Коли есть любовь, это не Преступно. Венчаны не венчаны - дело второстепенное. Пусть меня попы за подобную крамолу ругают». И с большим увлечением взялся за строительство дома, где влюблённые могли бы встречаться. К осени хоромы были готовы, и слуга съездил в Василёв, перевёз бывшую послушницу и Арепу в новое их жилище. Внучка Чарга прыгала от радости, хлопала в ладоши и кружилась с Тимофеем по горницам.

Князь её проведал в сентябре и нашёл совершенно счастливой, беззаботной и намного более женственной, чем прежде. Всё глядел и не мог налюбоваться, как она щебечет, потчует его и ласкается, преданно заглядывает в глаза. А об их бушующих, ненасытных ночах, полных хмельно страсти, легендарный Боян мог бы спеть под гусли новый потрясающий гимн.

Можно сказать одно: оба обожали друг друга. Не могли расстаться. И клялись в любви при каждом прощании. Обещая дни считать до очередной встречи.