Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл
Шрифт:
Сын Владимирки сделал вид, будто пропустил это уточнение, а вернее, тот акцент, что был сделан на словах «твоей» и «княже», и вздохнул печально:
– Нет пока победы. Вот когда возьмём Киев…
– Вы пойдёте на Киев?
– встрепенулась Янка.
– Со Мстиславом Волынским решили тако.
– И отловите моего родителя?
– Коли Бог поможет.
– А тогда казните?
– Может, и казним.
– Жаль, что я сего не увижу. Вот бы посмеялась! Ярослав поднялся:
– Ты в себе ли, Янка? Слушать не желаю! Прочь поди, глупая охальница! Проводи-ка ея, Арепа.
– Слушаю, мой свет.
Оказавшись наедине с Настей, он приблизился к ней вплотную, чтобы видеть выражение глаз воспитанницы без шлифованного камня. И спросил негромко:
– Значит, вспоминала меня?
– Нет, не вспоминала, - помотала головой внучка Чарга, - ибо не забывала ни на мгновение. Все мои молитвы - только за твоё здравие.
Осмомысл дотронулся до её руки - маленькой, холодной.
– Ты замёрзла, душенька?
– Что-то зябко нынче… скоро месяц жовтень…
– Дай-ка я согрею.
– И поднёс пальчики к губам.
– Нежные какие… шёлковая кожа… - Подышал и, не выдержав, робко поцеловал.
Настенька стояла ни жива ни мертва, от волнения прикрыв веки. Продолжая сжимать тонкое запястье, повелитель Галича произнёс:
– Ольга подозревает нас… Оттого и велела выслать за тридевять земель…
У несчастной затрепетали ресницы:
– Ты меня вернёшь к матери Манефе?
– Нет. Не знаю. Ведь она наябедничала княгине.
– Бросишь снова тут?
– Может, на какое-то время… Уж не знаю, что делать. Перед Господом Богом я женат. И как христианин… не имею права… Но душа-то болит!
Он привлёк её худенькое тельце к себе и держал, обняв, точно дорогую реликвию. Девушка прижалась виском к его бороде, прошептала в ухо:
– Стало быть, и ты вспоминал?
– Часто, часто… Говорил супруге, будто между нами - лишь отеческая любовь… Но хочу признаться, что тебя люблю… не совсем как дочь…
– Ах!
– воскликнула она.
– Я умру от счастья!
– Ты ведь тоже любишь меня, голубушка?
– О, всем сердцем, княже! Я твоя всецело… Неожиданно Ярослав поник, отпустил её плечи, даже отстранился, пробурчал угрюмо:
– Нет, грешно, грешно… мой священный долг… у меня княгиня - жена… трое деток…
Настенька сказала:
– Я ведь и не хочу сделаться княгиней. Сё не мой удел. Просто быть с тобою - не больше.
– Ты не понимаешь! Бояре… точат на меня зубы… мы с тобой не можем… - Он взглянул на неё как побитый пёс.
– Душенька, прощай! Нам не суждено быть вдвоём.
– Ошибаешься, суждено, - тихо проговорила она, густо покраснев.
– Что? О чём ты?
– вздрогнул Осмомысл.
– Мне Арепа гадала.
– Ну? И дальше?
– Вышло, что мы будем точно муж и жена. И у нас сын родится.
– Я тому не верю.
– У нея гадания все сбываются. Испугавшись, повелитель Галиции замахал руками:
– Нет! Сему не быть! Вы с Арепкой - ведьмы! И нарочно приворожили меня!
Девушка закрыла лицо руками:
– Ох, какой навет! Господи, за что?
Но влюблённый князь продолжал безумствовать:
– Убирайся! Сгинь! Ты - исчадье ада! Я себя презираю!
– И сломя голову выбежал из трапезной.
Встретивший его Гаврилко Василич выкатил глаза:
– Что такое случилось, батюшка, светлейший? На тебе лица нет!
Тот вскочил в седло:
– Едем, едем отсюда! Мы не можем медлить. Завтра снова в бой!
– Он таким воинственным раньше не выглядел никогда.
2
Но, увы, до победы было пока что далековато. Изменивший на поле брани Святослав Всеволодович роли не сыграл: основную силу Изяслава Давыдовича составляли половцы - около двадцати тысяч всадников. Да ещё - дружина и ополчение Киева. У Волыни же вместе с Галичем рать не превышала пятнадцати тысяч. Вот и победи после этого!
Нет, разгром киевлян возле Василёва, безусловно, поел на пользу: неприятеля удалось прогнать с Галицкой земли. Но, пройдя Чёртов Лес, Изяслав Давидович и Берладник привели в порядок войска и закрыли путь на столицу. Не вступая с ними в новое сражение, Осмомысл и Мстислав повернули к югу, взяли город Белгород и замкнулись нем. Между ними и дружиной великого князя находился лагерь половцев. Если б удалось подкупить берендеев - дело было б выиграно! Возникал вопрос: что сулить и на чём сыграть?
Берендеи, или торки, тоже именовались «чёрными клоунами», но другим их крылом, не подвластным турпею Кондувею - со своими вожаками, зачастую враждовавшими друг с другом. Вот и в октябре - ноябре 1158 года, стоя между Белгородом и Киевом, половцы переругались между собой: Кондувей и Башкорд сохраняли верность Изяславу, не желали идти на мировую с Галичем и Волынью; но другие ханы - Каракоз, Тудор и Карас - были бы согласны уйти, если бы Мстислав наградил их богато, подарив несколько заманчивых городов. Споры заходили в тупик. И тогда ещё один командир берендеев, Кокен, взяв ответственность на себя, снарядил гонца в Белгород - с предложением о переговорах. Встреча не замедлила состояться. Вскоре соглашение было заключено, и довольные половцы той же ночью, даже не убрав походных палаток, ускакали в степи. Путь на Киев оказался свободен.
Изяслав Давидович, узнав о подобной низости берендеев, не желал поверить. Он схватил Берладника и помчался посмотреть на покинутый лагерь. Грустная картина открылась перед ним: догорающие костры, пологи шатров хлопающие от ветра, на земле - черепки, покрываемые мелким снежком… Словом, запустение.
– Что же это, Иване?!
– с горечью воскликнул великий князь.
– Наше дело проиграно?
– И едва не заплакал.
– Нет, нельзя падать духом!
– продолжал упорствовать Ростиславов сын.
– Не имеем права! Киев не сдадим ни за что!