Золотое руно (сборник)
Шрифт:
И пришли к нему.
Или, точнее, к тому месту, где он был раньше, по другую сторону от того, что осталось от металлической ограды.
Белый Дом.
Джен видела руины по телевизору, но это не то же самое, что увидеть их воочию. Она обнаружила, что качает головой. Дыхание, конденсирующееся в морозном воздухе, напоминало о дыме, клубами поднимавшемся над развалинами два дня назад.
Она вопросительно посмотрела на Эрика – не хочет ли он подойти поближе, и он кивнул.
Министр обороны Питер Муленберг изучал гигантский дисплей в комнате без окон. Авианосцы либо уже заняли позиции, либо собирались их занять строго по графику. На его глазах красные цифры таймера сменились с «1 день 0 часов 0 минут» на «0 дней 23 часа 59 минут». Секунды не показывались, но биения пульса, которое он чувствовал под кончиками пальцев в левой лучевой артерии, было достаточно: он – дирижёр этого оркестра, а сердце – его метроном.
Было трудно отвести взгляд от картины разрушения перед глазами, но Эрик Редекоп повернулся посмотреть на Дженис. Господи, ей было всего тридцать два – какие ещё безумные средства разрушения появятся в мире, когда она достигнет его лет? Насколько маленькими они станут? Какие разрушения будут способны сотворить? К тому времени в руках отдельных людей окажется почти невообразимая разрушительная сила.
Та его часть, что коренилась в настоящем, беспокоилась сейчас о том, к чему могут привести их отношения – о том, не оставит ли он её вдовой к её шестидесятилетию.
Та его часть, что наполовину – лишь наполовину – верила в то, о чём пишут научные и медицинские журналы, считала, что в следующие пару десятков лет должен таки наступить переломный момент, и средняя продолжительность человеческой жизни станет увеличиваться с каждым годом, из чего следовало, что у них с Джен будет гораздо, гораздо более продолжительная жизнь, чем у их родителей и родителей их родителей, и что когда пройдут десятки, а может быть, и сотни лет, их восемнадцатилетняя разница в возрасте станет совершенно несущественной.
Но та его часть, что вышла сейчас на первый план, маячила на задворках его сознания с самого 11-го сентября и с тех пор усиливалась многократно, в том числе когда рухнул Сирс-Тауэр. Теперь, когда жизнь Джеррисона была вне опасности и у Эрика, наконец, появилось время осмыслить то, что произошло, он понял, что неважно, какие медицинские чудеса обещает будущее; планета катится в тартарары. Мир превращается из места, где войны ведутся между государствами, объявляются в законодательных ассамблеях и завершаются сформулированными в ходе переговоров договорами, в место, где мелкие группы или даже отдельные люди могут произвести опустошение, по масштабам сравнимое с войной. И масштаб здесь имеет решающее значение: оружие продолжает становиться всё меньше, а ущерб, который оно наносит – всё больше.
И это означает, что разница в возрасте между ним и Джен вообще не имеет значения – никакого. Мир не продержится так долго, чтобы дать ему возможность по-настоящему состариться, а Джен – выйти на пенсию. Всё кончено; они обречены: это лишь вопрос времени, когда кто-нибудь разрушит всё для всех .
Он смотрел на её красивое молодое лицо – хоть на нём и отражался сейчас ужас при виде развалин того, что было жилищем самого могущественного человека в мире.
– Ты знаешь, кто такой Великий Газу? – спросил он.
Она взглянула на него, характерно склонив голову набок, словно бы просеивая воспоминания, но пришёл ответ из её детства или из памяти Джоша Латимера, он не мог сказать.
– Мультяшный персонаж, – сказала она. – Из «Флинтстоунов».
Он кивнул.
– Он с планеты Зетокс, – сказал он, обрадованный, несмотря на обстоятельства, тем, что вспомнил эту мелочь. – Знаешь, почему его изгнали на первобытную Землю?
Она снова склонила голову; он подозревал, что кроме никто уже и не помнит ответа на этот вопрос – но он помнил; объяснение, данное в эпизоде, где впервые появился Газу, настолько его поразило, что он запомнил его на всю жизнь.
Великий Газу – щеголеватый зелёный летающий человечек, чьё появление в сериале для многих стало признаком того, что «Флинтстоуны» начинают тянуть резину – был террористом именно того типа, с которым миру вскоре придётся столкнуться.
– Он изобрёл абсолютное оружие, – сказал он Джен. – Кнопку, нажатие которой уничтожает всю вселенную. Так что его народ сослал его на отсталую планету с примитивными технологиями, где он не сможет создать ничего подобного.
Она смотрела на него, переваривая услышанное.
– Но это не обязательно должно закончиться именно так, – сказала она.
Он указал на Белый Дом: центральный особняк превращён в почерневшие развалины, западное и восточное крыло уничтожены огнём.
– А как ещё это может закончиться?
Она вздохнула.
– Я не знаю. Но не может быть, чтобы это был единственный путь.
Другие люди тоже останавливались поглазеть на руины. Маленькая группка японских туристов стояла неподалёку, слушая женщину-гида; Эрик не понимал её слов, но звучали они печально.
По крайней мере, это была не ядерная бомба, подумал Эрик. Но их легко обнаружить с помощью счётчиков Гейгера и прочих методов; эти же новые бомбы отследить было очень сложно.
Новые воспоминания хлынули в его сознание – его собственные, детские. Машина судного дня, срабатывающая в финале «Доктора Стрейнджлава» – и как мама требовала обязательно позвать её к финалу всякий раз, как этот фильм крутили по телевизору, потому что, несмотря на жуткую серию ядерных взрывов, ей очень нравилось, как Вера Линн поёт «Мы встретимся снова».
И полковник Тейлор – сам Чарлтон Хестон – нажимающий на хрустальный цилиндр в финале «Под планетой обезьян», запуская Альфа-Омега бомбу; один человек, уничтожающий весь мир, который раскалывается, как яичная скорлупа.
И финал романа «2001», который он впервые попытался прочитать после просмотра фильма в десятилетнем возрасте – Дитя Звёзд взрывает атомную бомбу на околоземной орбите, создавая на планете внизу ложную зарю.
И так далее, и так далее, коллективная память человечества, поп-культура, созданная людьми поколения его родителей, поколения – он взглянул на японских туристов – которое помнило Хиросиму и Нагасаки.