Золотой истукан (др. изд.)
Шрифт:
(У древнего кургана, заросшего верблюжьей колючкой, к путникам присоединились десять беглых крестьян. К Хурзаду!)
– Вот и получилось,- продолжал Сахр, - что царь и «дехкане» оказались на одной стороне, а служилая знать, люди военные во главе с Хурзадом - на другой. Хурзад умный человек, знает, на кого опереться. Самая крупная сила в Хорезме, которую можно выставить против «дехкан» - трудовой народ.
(У соленого озера, застывшего зеленой стеклянной глыбой в камышах, путников сердечно встретили сто мятежных крестьян. К Хурзаду!)
– Но суть, конечно, не только в расчетах. Хурзад - настоящий хорезмиец.
– Ну, и выбрали бы вождем… кого-нибудь из своих, самого толкового.
– Э! Страшная вещь - вековая привычка. Не так-то легко отвергнуть династию, с которой народ был связан столько столетий. Связь между ними - особая. Как у всадника с конем. Хозяину нужен конь, конь привыкает к хозяину. Один ездит, другой норовит его скинуть, когда становится совсем невмоготу. И все-таки они неразлучны, составляют как бы одно существо, И к тому же, Хурзад - воин. У него большой боевой опыт. А мужик - он и есть мужик. Ему землю пахать, а не мечом махать. Чтоб одолеть «дехкан», ему нужен воитель Хурзад.
– Н-да. Хитро.
– Хурзад… Тут, наверно, не обошлось без честолюбия. Или - тщеславия. Зачем человек домогается власти и почестей? Это недоступно моему пониманию. Человек я, как ты видишь, не очень уж глупый, всякое чувство могу вообразить, но властолюбие для меня - загадка темная. Зачем из кожи лезут? Так ли уж сладостна власть? Один египетский царь возвел для себя гробницу - самое высокое сооружение на земле. Видно, чтобы оставить потомкам свое громогласное имя. А имя-то как раз и не помнит толком никто. «Хеопс, Хеопс». А он был вовсе не Хеопс, а Кхуфу. Да и самого, - то есть, тело его засмоленное, - через каких-то три года восставший народ выкинул из гробницы. А ведь старался, сколько людей уничтожил, сколько сил человеческих потратил на свою пирамиду. А кому и зачем она нужна? Разве только как пример, что люди могут многое сделать. Они, конечно, все могут. Да силу их надо расходовать со смыслом. Сперва хорошее жилье для них построить, а потом уж упираться лбом в небо. Вот тебе и Хеопс…
Сахр засмеялся, и Руслан впервые уловил в его смехе столько яду.
– Или возьми, - продолжал Сахр, - удивительную судьбу шаха Ездегерда Третьего. Могучий персидский властитель, разбитый «покорными богу», покинутый всеми, никому не нужный, скитался в одиночестве в окрестностях Мерва, где мы с тобою побывали, пока какой-то бродяга его не зарезал, прельстившись роскошной царской одеждой. Уж лучше б он честно и терпеливо, как все, возделывал землю, плоды выращивал,- и оставил после себя хоть несколько цветущих деревьев. Может, и пришла ему в голову эта добрая мысль перед смертью, да поздновато…
(У моста через канал, за которым с грозным беззвучным ревом вздымались гигантские стены Хазараспа, города Тысячи коней, путники влились в толпу из трехсот восставших крестьян. К Хурзаду!)
– Смотри, тут люди разной веры, - заметил Сахр.
– Больше всех, конечно, маздеистов. Но есть и евреи, - судите по пейсам. Радуйся, Аарон! И христиане, - судите по крестам: несториане, якобиты. (Руслан вспомнил Карасевых «настырных» и «яко битых».)
– А «рьяные»?
– Ариане? Их здесь нет. Они где-то в Европе. Ни разу я не видал, чтоб люди так дружно, с таким единодушием и рвением шли на молебен. Потому что бог все у них брал - и ничего не давал взамен, кроме обещаний. Но теперь у них - новый бог. За тысячелетия законники придумали огромное множество разных богов. На все случаи жизни свои боги, божки, духи-покровители. Чихнут - подходящего бога поминают. Даже у воров был свой Гермес. Не было только бога Свободы. Нигде, никогда, ни у одного народа, ни у одного племени. Каково? Свобода - первый враг всякому вероучению, ибо суть любого учения направлена как раз на ее подавление.
Чей - то визг. Путники встревоженно обернулись. Фамарь, о которой все забыли, корчилась в ближних кустах под ражим молодцом.
Слава богу, он не успел ничего ей сделать. Руслан рывком поднял распаленного дурака за шиворот, Аарон пнул в пах. Удалец с воплем упал, подогнул колени к животу.
Сахр дернул Фамарь за ухо.
– Иди рядом с ним!
– кивнул он на Руслана.
– На шаг не отставай.
Раздумья Руслана после беседы с лекарем:
«Чего больше между людьми - того, что разделяет их, или того, что сближает? Что их разделяет? Язык. Повадки. Вера. Но ведь все это преодолимо!
Многие языки сходны, а непонятные можно быстро выучить. Повадки и даже вера меняются на глазах.
Что сближает людей?
То, что все они - люди. Люди, одинаковые в главном. Люди, и это важнее всего.
Почему же они живут в дикой вражде?
Ведь в дружбе им всем было бы легче. Его, Руслана, например, спасла и спасает только чья-то дружба.
Есть огромная несуразность в устройстве человеческой жизни. И состоит она, как убедился Руслан, в том, что одни - до отрыжки сытые, а другие - до икоты голодные.
Отсюда все беды на земле, вражда как внутри племен, так и между народами».
И он всей душой откликнулся на слова Хурзада, когда тот, встретив их, сказал, явно довольный:
– А, Сахр. Я знал, что рано или поздно ты придешь ко мне. Сейчас место каждого честного человека - здесь, среди них.
– Он показал тяжелой рукой на огромное шумное скопище повстанцев.
Длиннющий, сутулый до того, что казался чуть ли не горбатым, с каменно-строгим лицом, в немыслимо заношенном кафтане, Хурзад повернулся к стене, под которой стоял на коленях какой-то человек в богатой одежде, со связанными за спиной руками.
Приглядевшись к этому румяному упитанному человечку, Руслан еле удержался, чтоб не дать ему пинка.
Обнаженная лысая голова. Безобразно вздернутый нос. Верхняя губа глубоко втянута под толстую нижнюю, выступающую далеко вперед. А подбородка, считай, вовсе нет. Было в лице, у него нечто крысиное, гнусное.
Бывает, попадется человек с таким паскудным выражением на лице, что не успел он рта раскрыть, слова сказать, ничего плохого тебе еще не сделал, а уже хочется крепко съездить его по морде. Просто так. От омерзения.