Золотой козленок
Шрифт:
Молодой человек осмотрелся в попытке выбрать дальнейший маршрут. С удивлением отметил, что находится в плену меланхоличных церквей, вознёсших свои золочёные купола в небо.
Направился в сторону Спасо-Преображенской. У врат святой обители выдал старухам, открывшим здесь свой крохотный, но надёжный бизнес, - Христа ради по пятёрке. Те, осыпая щедрого дядю благодарностями, на радостях запели на октаву выше: «Люди добрые, подайте Христа ради…» Исчерпав лимит благотворительности, наш герой отправился дальше.
Через пару кварталов наш странствующий Казанова оказался в Таврическом
Она была в газовой сорочке мышиного цвета с тонкими бретелями-спагетти, асимметричной юбке из тонкого габардина с высоким боковым разрезом и волнистым низом.
Как всякая современная молодая женщина, в надежде выделиться среди миллионов соотечественниц, ломая стереотипы, предлагала на обозрение представителей противоположного пола нечто экстраординарное: короткие чёрные волосы, обгрызенные до самой макушки. Выше бровей - взбунтовавшийся чуб, что наводило на мысль, что та попала под газонокосилку. Узкое личико, тонкая линия бровей, неброский носик, вполне гармонирующий с пластичной фигуркой, нетронутые помадой губы и хитрые карие глазки не могли не привлечь внимания нашего странствующего женолюба, проще говоря - бабника.
Совершенно очевидно, что интерес девицы к живописи - ширма, за которой кроется нечто плотское и приземлённое. Жульдя-Бандя с видом полного равнодушия подсел рядом, хотя пустующие поодаль скамейки компрометировали бычьи помыслы незнакомца.
Он стал разглядывать памятник Есенину в безнадёжной попытке припомнить хоть что-нибудь из творчества поэта, но ничего кроме «Шаганэ ты моя, Шаганэ», на ум не приходило.
Незнакомка, как патологоанатом на здравствующего, с холодным безразличием посмотрела на молодого человека, потом, слегка прищурившись, переместила взор на памятник:
– Похожи.
Перевернув страницу журнала, с деланным равнодушием принялась рассматривать сцену из библейского сюжета.
Жульдя-Бандя счёл схожесть великого поэта и сердцееда со скромным философом достаточной, чтобы придвинуться к незнакомке на расстояние, не позволяющее, однако, обвинить его в сексуальном домогательстве:
– А вы - художник?
Незнакомка покрутила головой и с торжествующей ухмылкой поправила:
– Художница.
– У меня папа тоже был художником. Рисовал портреты, - охотно ухватился за ниточку ловелас.
– Портреты не рисуют, а пишут!
– таинственная незнакомка победоносно вонзила в него наполненный сарказмом взгляд, что целиком отторгало всяческую таинственность.
Жульдя-Бандя виновато улыбался, силясь найти к ней подход, не сомневаясь нисколько в том, что этой птичке нужно немного дерзости.
– Оригинальный сюжет!
– Обыкновенный, - художница провела ладошкой по лощёной странице журнала, где на фоне пробивающегося в ущелье заката засыпала природа.
– Я имею в виду причёску. Она называется - Армагеддон?
– Она называется - Последний день Помпеи, - незнакомка хихикнула, слегка подбив тонкими длинными пальчиками волосы на макушке, дабы не допустить отступления от сюжета.
Жульдя-Бандя засмеялся - открыто, честно и непринуждённо, увлекая в свои объятия взгляд девицы.
– И что наша художница делает сегодня вечером?
– Ничего. Пока ещё не ваша, - уточнила она.
– Ничто - это эмбрион материи: постылое дитя материализма.
Девица, кокетливо вывернув головку, изучающе, с позиции человеческой самки, взглянула на незнакомца:
– Вообще-то, я не очень свободна, - двусмысленно намекнула художница.
После таких откровений, как правило, даже самые отъявленные сердцееды, дабы не тратить времени впустую, стараются «делать ноги».
Наш ловелас, однако, был не простым, а странствующим, а странствующим не пристало сдаваться.
– В груди моей больной местов свободных нет. Свобода – понятие многогранное. Только дурака можно убедить в том, что он свободен, - незнакомец ненавязчивой паузой отметил глубину мысли, заодно проверяя реакцию на неё художницы.
Та, улыбнувшись, равнодушно перевернула страницу журнала, подчёркивая лёгкую степень пренебрежения к самонадеянным донжуанам.
– Утверждать о том, что он свободен, может только полный кретин. Спрос на свободу всегда превышает предложение, несмотря на её самую высокую ставку кредитования.
Незнакомка оторвалась от журнала, боднув головкой и вытянув трубочкой губки.
– Ренуар - «Купальщицы», - едва взглянув на трио обнажённых девиц, определил Жульдя-Бандя, искренне удивив незнакомку своими академическими познаниями в искусстве. Впрочем, познания молодого человека, если исключить «Утро в сосновом бору» Шишкина да «Джоконду» Леонардо да Винчи, на этом и заканчивались.
Копия «Утра в сосновом бору» висела у изголовья кровати в детстве, а «Купальщиц» Ренуара, уже в отрочестве, он выдрал из книжки в библиотеке (в то время ветер сексуальной революции ещё не достиг границ империи и девочки блюли чистоту до брачного ложа, отчего юным воздыхателям приходилось довольствоваться картинками).
– Первый, кто воспел женщину, был романтиком, все остальные – идиотами, - прокомментировал сюжет с «Купальщицами» Жульдя-Бандя, что вызвало улыбку и неподдельный интерес незнакомки, которая неумело скрывала это, пренебрежительно перевернув очередную страницу «Живописи».
– Шишкин - «Утро в сосновом лесу».
– Бору, - поправила художница, уже не скрывая интереса к столь осведомлённому незнакомцу.
– Наш вундеркинд обучался в школе для одарённых мальчиков?
– обратилась она, как-то совсем уже по-свойски, тяготея к присущим питерцам аристократическим манерам.
Жульдя-Бандя хитро улыбнулся и, кивнув головой, добавил:
– И девочек.
– Относительно девочек ты, вероятно, превзошёл ожидания родителей.
Проницательность, облачённая в столь откровенные формы, крайне удивила молодого человека. Ему с трудом удалось скрыть волнение, вызванное чрезмерной открытостью собеседницы, пробуждавшей дремлющие гормоны. Откровенность художницы была, пожалуй, откровеннее откровений Иоанна Богослова.