Золоту – жизнь, человеку – смерть
Шрифт:
– Подождем минут пять, Вася, у нас полтора часа в запасе.
– Вы посидите, а я вымоюсь и накочегарю баню.
Валя дала Василию новое белье.
– Бери, не стесняйся. Ты его дарил моему мужу, но его уже нет, некому его будет носить.
– Может ошибка это, ты не горюй, не унывай, жди его. Окончится война, я приеду к тебе за этими картинами, а ты мне их сохрани.
– У нас есть старушка-одиночка, у нее все сыновья погибли на фронте, она из Петербурга. Если придет к тебе, оставь ее у себя.
Василий положил на стол оставшиеся деньги.
Купи продуктов и одежды, деньги не держи.
– То же самое мне сказал и дядя Леня.
– Ты его давно видела?
– В один день вместе с тобой.
Гости сели за стол. Всем было жарко после бани. Пот стекал со лба ручьем. Вернувшись из бани, хозяйка налила чаю и через несколько минут всем стало легче. Остынув, красноармейцы оделись и заспешили домой.
Кожанка была такая же, какую носил Василий, только тяжелее, внутри меховая и ватная прокладки. Перед уходом гостей Валя не выдержала и заплакала, за ней и дети. Успокоив хозяйку дома и ее детей, они вышли на улицу. По просьбе Василия Валя их не провожала.
Остановили повозку, ехавшую вслед за ними, попросили хозяина подвезти их к дому губернатора.
Василий, вернувшись от Вали, спешил известить Украинского, что он вернулся. Перед входом в дом стояли, курили оба.
– Ну как дела? Уладил все?
– Все, товарищ командир.
– Ты уверен, Василий, что она их сохранит?
– Обещала, если даже и продаст масляные картины, они долго будут украшать дом хозяина. А если останусь жив и вернусь сюда, постараюсь их собрать.
Украинский весело смеется и смотрит на Ковалевского.
– Вот за спасение твоих картин благодари Петра, это он упросил спасти картины для истории будущей России. Сделаешь когда-нибудь выставку своих картин под названием «Умирающая монархия и возрожденная Россия советов».
– Спасибо вам обоим, но я рисовал их от души самой царевне и ее семье.
Петро засмеялся, подошел к Василию и пожал ему руку.
– Десять лет я рисовал на каторге, здесь, около Тобольска. У всех надзирателей нашей каменоломни имеются картины, нарисованные мною. Умение хорошо рисовать спасло мне жизнь. Я мало был на добыче камня, валке леса. Больше рисовал. Вышел из каторги на свободу здоровым, как бык. Только вот шальная пуля меня подвела, не могу рисовать.
– Только любовь к прекрасному вам вернет умение рисовать.
– Стараюсь рисовать часа два в день. Пальцы начинают слушаться. Использую твой совет. Все сразу не делается, нужно терпение. Сколько будет заживать моя рука, может год, а может два.
– Я читал книгу об английском художнике, у него была проколота рука, как у тебя и на том же месте. Пять лет упорного труда, и он сумел когда-то умирающей рукой создать мировые картины.
Приедем в Петербург, зайдем к профессору, я попрошу эту книгу у профессора, и вы ее прочитаете.
– Доживем ли, Вася. Назревает мировая революция, а мы ее буревестники, – читал Горького? – должны ее защищать.
– Не слышал. Кто он?
– Отсталый ты человек в искусстве и науке, Вася, и как тебя царская семья такого безграмотного приютила. Наверно влюбилась в тебя царевна Мария. По внешнему виду не видать. Не краснеет, не бледнеет, когда тебя видит, но уважает. Очень вежлива к тебе, добром и лаской тебя не обходит и другие тоже.
Василий покраснел от слов Ковалевского, но Украинский перебил разговор Петра и сказал:
– Мы долго вдвоем наблюдали, как ты себя ведешь в царской семье, как они к тебе относятся и пришли к выводу, что-то неуловимое нами, незнание твоей жизни не дает нам разгадать тайну, которой ты владеешь.
– Эту тайну знает профессор и его жена. Вернемся в Петербург, пойдем к профессору, он вас и посвятит во все тайны моей жизни. Он меня определил в Царское село, ему эту тайну и знать.
– Дай бог, Вася, чтоб твои слова сбылись. Мы с тобой находимся не в Петербурге и не перед домом профессора, а на краю русской земли. Сюда царь ссылал своих сыновей, да люд беглый сюда селился. Вот где мы живем.
Пришла повариха, пригласила на чай. Подала на стол ореховый торт, сметаны, жареного мяса и бутылку самогона.
– Это за упокой души моего младшего.
Ковалевский берет бутылку, разливает: – Ну, еще по одной. Вы что, мать, не выпьете?
– Да! Я сейчас принесу стакан.
– Принесите заодно и письмо, где пишут, что ваш сын погиб.
– Возьмите, пожалуйста, – повариха подает ему письмо.
Ковалевский вынимает из бокового кармана такое же самое письмо. Смотрит на адрес, сверяет дату на штампе конверта и разворачивает его.
– Что, ты колдуешь, Петя, зачем тянешь лямку, говори, что у тебя, ведь мать ждет, что хорошего скажешь.
– Вы почерк сына знаете?
– Знаю, сама учила писать и читать, когда ходил в школу. Много получала писем, когда уехала из Петербурга сюда в Тобольск.
– Произошла, мать, ошибка, погиб не ваш сын, а однофамилец, ваш сын жив и здоров.
Она берет письмо, слезы не дают ей читать.
– Прочти, Вася, что он там, мой единственный, пишет.
– Он не единственный, живы и старшие. Вы только успокойтесь, а я вам прочту письмо.
– Спасибо вам, ребята, утешили мою душу. Живы мои соколики. Вы говорили, что скоро я вам не нужна буду, может, отпустите меня домой. У меня есть деньги, может, доеду домой.
– Из Свердловска быстрее доберетесь домой, а туда поедем вместе. Готовьтесь к отъезду, отправим не сегодня-завтра.
– Значит скоро! Завтра у меня день рождения, приготовлю торт. Придете сюда или стол накрыть в вашем кабинете?
– Лучше здесь. Лишнюю посуду, ложки, вилки тоже упакуйте, при отъезде все заберем. Медную и металлическую посуду отдавайте Василию, он отнесет красноармейцам, они быстро блеск наведут, они предупреждены.