Зомби по имени Джон
Шрифт:
– Джон Сноу, – повторяет Давос, только после этого отпуская запястье Джона, – не думал, что услышу это имя еще раз до того, как сойдет снег. Но что с Деваном и Ширен? С Селисой? С ними все в порядке? – он спрашивает сразу, и все тепло, которое Джон еще чувствовал в ладони от отеческого рукопожатия, моментально вымерзает, напоминая о том, что есть холод и похуже того, что сейчас вокруг.
– Деван в порядке, он поправился и уже сам помогал другим в лазарете, когда я уходил. А Ширен и Селиса… – он хочет закончить это сразу, хочет сказать “…мертвы”, чтобы не мямлить, не молчать неловко, не заставлять Давоса понимать это самому, но вдруг запинается и не может выдавить из себя ни слова. Он только видит, как взгляд Давоса меняется.
– Упыри? – он спрашивает куда прохладнее, даже несколько бесчувственно, будто через силу, как будто хочет услышать, что в институте не осталось вообще никого живого, кроме его сына, и это коробит Джона, но он понимает. И мотает головой.
– Несчастный случай, – это выговорить легче, хотя и по-прежнему тяжело. – И хотя я знаю, что это ничего не исправит, но я бы никогда не допустил этого, если бы… я был мертв, когда это случилось. Клиническая смерть. Я хотел бы… но ничего не мог сделать, – но, сказав это, Джон вдруг понимает, что лжет. Наверняка лжет. Конечно, сейчас он не может сказать точно, не может знать наверняка, что сделал бы, узнав о несчастном случае с Ширен, согласился ли бы отдавать ей свою кровь день за днем, если бы это истощило его до смерти и все равно не спасло ее – это неважно, ты потерял контроль над ситуацией еще тогда, когда она вызвалась помогать разливать зажигательную смесь, а ты пропустил это мимо ушей, – но чувствует, что лжет. И чувствует, что Рамси, наконец неспешно поднимающийся и довольно дергающий краем своих жирных губ, тоже понимает это.
– Я думаю… – голос Давоса все-таки сбивается на мгновение. – Я думаю, эта Зима все равно была бы слишком холодной для нее… них, – он вздыхает, собираясь с силами. – Но, так или иначе, она все еще не кончилась, Джон Сноу. А, судя по тому, что вы здесь, что-то все-таки вышло с твоей вакциной? Белая Гавань теперь дотянет до весны, не беспокоясь о вирусе? – он явно пытается отвлечься, и из-за этого отвечать Джону еще тяжелее, но он опять мотает головой.
– У нас ничего нет с собой, – ему приходится это сказать, но он тут же поспешно добавляет: – Но только у нас двоих, мои коллеги и вольные уже доставляют вакцину в ближайшие города, как могут, и я уверен, они доберутся и до Белой Гавани в конце концов. У нас не было связи или собственного транспорта, чтобы сделать это быстрее, но как только мы доберемся – или кто-то из наших доберется – до города с транспортом, вакцину можно будет распространять повсеместно, – он произносит это и сразу же понимает еще одну важную вещь: ни ему, ни Рамси на самом деле и в голову не пришло спросить у Вимана о транспорте или связи. Что, опять скажешь, что слишком устал или хотел спать? Думая только о своих сестрах, братьях и Рамси, Джон напрочь забыл о том самом главном, что он должен спрашивать в любом городе, у любого человека, который встретится ему, даже посреди занесенной дороги или изломанного ветрами леса. И по глазам Давоса он видит, что тот тоже догадывается об этом, но ничего больше не говорит.
– В штабе воздушно-десантного корпуса точно есть связь. И самолеты, – вворачивает Рамси, но ни Джон, ни Давос его как будто не слышат.
– Подожди, Давос, – вдруг резко говорит Джон, желая хоть как-то унять едкое чувство вины. – Может, мы и не миротворцы, способные обеспечить весь город вакциной, но у нас есть с собой немного… – он быстро снимает рюкзак, замерзшим пальцами расстегивает его и нащупывает в жестком внутреннем кармане аккуратно уложенные пакеты. Протягивает два Давосу. Рамси закатывает глаза.
– Это она? – тихо спрашивает Давос, и Джон кивает. – И ты предлагаешь мне ее взять? – еще один кивок. – В этом городе, полном родителей, детей и любовников, ты хочешь отдать ее мне? Но зачем? – он дает Джону время ответить, хотя, кажется, по его взгляду уже понимает, что ничего не дождется. – Или мне стоит спросить
– Ты тоже отец, – парирует Джон, игнорируя большую часть сказанного. – Не хочешь брать для себя, так возьми хоть для своего сына.
– Для которого? – а глаза Давоса вдруг становятся холодными, как замерзшее дерево. – Четверо моих сыновей погибли этой Зимой. Деван жив, твоими стараниями, но не думаешь же ты, что я могу полететь в ваш институт на волшебных крыльях и отдать эту вакцину ему? А двое оставшихся сейчас со своей матерью, и Семеро знают, каково им всем там, я даже не знаю, куда их эвакуировали.
– Но ты говорил о мальчике. С тобой был мальчик, когда ты нашел Иву. Разве не один из твоих сыновей?
– Нет, – и Давос вдруг как будто устает злиться, шумно выдохнув и успокоившись. – Мне пришлось бежать от упырей до самого Винтерфелла. Хотелось переждать какое-то время в одном из брошенных домов на окраине, и, видимо, божье провидение, не иначе, привело меня к тому, где прятался тот мальчик… Потом уже мы с ним вернулись к лабораториям, узнать, не осталось ли там хоть кого-то, и так же вместе направились в Белую Гавань. Но он мне не сын, никто. И, думаю, Мандерли куда лучше меня теперь позаботятся о нем.
– А я думаю, у Мандерли свой взгляд на эту ситуацию, но кто меня спрашивает, – мурлычет себе под нос Рамси, пока Джон пытается подавить в себе одну из очень глупых и наивных мыслей, тех, что так или иначе приходят в голову, даже если не то что в мире, в одном Винтерфелле в домах на окраинах может до сих пор жить тысяча самых разных мальчиков.
– Ты узнал его имя? – но вопрос срывается сам собой.
– Само собой. А почему ты спрашиваешь? – с некоторым подозрением уточняет Давос.
– Скажи, – Джон не может объяснить коротко, но ему очень, очень нужно услышать ответ прямо сейчас. – Скажи, как его зовут. У меня остались братья в Винтерфелле.
– Не думаю, что он твой брат, Джон Сноу, – Давос оценивающе оглядывает его. – Фамилию он носит другую, да и не похож на тебя совсем.
– Трое моих братьев – рыжие и синеглазые, – сердце Джона качает кровь так быстро и сильно, что он не ощутил бы зимнего холода, даже ударь сейчас морозный порыв ветра со снегом ему в лицо. – Как его зовут?
И Давос наконец отвечает.
– Рикон. Рикон Старк.
– Виман! Виман! Есть здесь хоть кто-то живой, кто видел Вимана, мать его, Мандерли?! – с каждым этим криком Джона, быстро шагающего по гостиничному коридору, надежды Рамси на то, что может быть, им все-таки удастся разрешить это без полагающегося скандала, тают чище дыма, вившегося к высокому потолку от сигареты крепкой пожилой женщины, сидевшей в лобби и проводившей их задумчивым, но безразличным взглядом.
По правде, Рамси совсем не хочется участвовать в этом, но он уже решил, что не будет останавливать Джона. Во-первых, ему нравится Джон, а, значит, до поры до времени нравится и все, что он делает, нравятся все его добровольно и самостоятельно принятые решения. Во-вторых, Джон Сноу, который явно собрался укусить жирную миногу за хвост, добравшись до одного из четырех сердец… ну, это же все-таки, мать его, настоящее зрелище. Рамси бы заплатил пару десятков фунтов, чтобы посмотреть на кого угодно, кто будет звать Вимана Мандерли во весь голос этим тоном, а за Джона Сноу без сомнения отдал бы и полтинник. Если бы только кто-нибудь сейчас принимал фунты. И если бы Джон Сноу не делал это прямо сейчас совершенно бесплатно.