Зомби по имени Джон

Motierre

Короткий шлепок Иве в нужном направлении и выдохнутое – не прошепченное, не выплюнутое – “возьми!” начинают его движение сразу после того, как тело Рикона соскальзывает между разведенных коленей. Как было бы нелепо запнуться о его вывернутую шею и растянуться на полу, но этого не происходит – Рамси ощущает, как этого не происходит, – и мягкие толчки подошвами ботинок от ковра – два, не один, ему нужен удар, а не прыжок, – занимают ту самую половину секунды. Толстый медведь может двигаться очень и очень быстро. И когда автомат приподнимается ему навстречу, это уже не имеет значения.

Где-то в звенящем пространстве вскрикивает Винафрид, едва слышно взрыкивает не то Ива, не то Морс, шумно вбирает воздух автоматчица, раздается

сухая, обжигающая правое ухо очередь и бьется стекло. Рамси некогда оборачиваться или что-то думать по этому поводу. Он вбивается в автоматчика всем своим весом – голова сухо ударяется о стену, – и бритва соскальзывает в пальцы, достаточно ловкие и живые пальцы, чтобы мгновенно открыть ее. И это не то лезвие-игрушка из его детства, это гребаная опасная бритва, оставшаяся в рукаве водолазки после того, как он искал зажигалку, и хотя это все равно не лучшее оружие, он уже зажимает рот автоматчика – чтобы зафиксировать, а не заткнуть, – и взрезает его по какой-то глупости открытое над воротом горло над кадыком. Прижатые в телу руки, так и сжимающие автомат, дергаются, и он, дезориентированный после удара, пытается откинуть Рамси назад, но умирает еще до того, как наконец обрывается беспорядочная очередь у окна. В сумме секунды четыре, непростительно медленная, но приемлемая сегодня скорость. Рамси отпускает мертвеца и оборачивается.

В оглушенное ухо тяжеловато проникают звуки, и он слышит рычание Ивы как будто из-под воды, но ему и не нужно слушать, когда он чувствует ее дыхание, ее сердцебиение и ее. Ее, с мокрой кровавой пастью, оторванную Морсом от поваленной противницы, от до костей изодранного места между плечом и шеей. Ее, отчаянно вырывающую свою скользкую холку из крепких старческих пальцев и не видящую короткого замаха острого стального крюка. Взгляд Рамси мутнеет по краю – и необыкновенно четко выхватывает каждую деталь двух сцепленных тел, – и он совершает вещь, которой никогда бы не сделал, будь он в здравом рассудке и руководствуйся своим обыкновенным холодком мысли. Но это его Ива, это его Ива, одну уже забрали, и никто не заберет вторую.

Свет газовых ламп мгновенным бликом скользит по лезвию бритвы в издевательски слабом замахе – на другой нет времени, – а еще через долю секунды та уже ссаживает верхний слой кожи между ладонью и запястьем Морса, и тот, больше от неожиданности и силы пришедшегося в кость удара, отдергивает руку. Он бросает яростный взгляд своего единственного черного глаза на Рамси и еще раз приподнимает крюк, когда Ива, выкрутившись с взвизгом, наконец вбивает зубы в его вторую ладонь.

Морс бешено взрыкивает, рефлекторно отпуская ее, и Ива тут же срывается с его руки, оставив глубокие борозды на кисти и приземляясь на лапы. И она еще может перехватить руку с крюком – венозное запястье под свободным рукавом шубы, – может разорвать его до нового короткого замаха, но Морс вместо удара сверху просто с силой пинает ее ногой в грудь, откидывая назад. И успевает еще повернуться к Рамси, отведя крюк, но тот уже преодолевает короткое расстояние между ними, мягкими прыжками через тонкие ноги Рикона и спинку опрокинутого кресла, и с – холодной меткостью – рваным, каким-то влажным хрустом бьет Морса носком тяжелого ботинка под коленную чашечку. Нога подламывается, и крюк взревевшего Морса пролетает рядом с бедром отступившего Рамси, но на правую ступню старшему Амберу сегодня уже не опираться, и последнее, что он может сделать – это упасть, постаравшись не придавить здоровую ногу.

Или, по крайней мере, в этом уверен Рамси.

Потому что Морс – о’кей, ты был уверен, что он упадет, потому что ты, мать твою, порвал ему связки и наверняка выбил колено – только продолжает по-медвежьи реветь и выбрасывает вперед правую ногу, жертвуя ей ради второго размашистого выпада крюком. Сухой хруст в его колене напоминает Рамси звук, с которым его мать рвала простыни на тряпки, и натянутая штанина

обтягивает подвижную теперь, смещенную кость, а летящий крюк почти вспарывает бок и пах Рамси наискось, он едва успевает скользящим рывком двинуться еще назад. И тут оно происходит.

В номере слишком мало места, слишком мало, и две кровати, разбросанные кресла вокруг стола, три лежащих тела, один разряженный автомат – снять заряженный не было времени – и слишком много живых людей, не считая Ивы, не дают Рамси пространства для маневра. Разорванный труп автоматчицы оказывается под ногами, ее вывернувшийся под пяткой локоть в скользком рукаве парки, и Рамси теряет равновесие. И, уже падая назад, понимает, что разъяренный Морс падает вместе с ним, обрушиваясь почти всем весом на его голени и придавливая их.

“Вытащи ноги. Сейчас же”, – говорят инстинкты в момент удара спины об пол, и Рамси, игнорируя выбитое дыхание и легкую потерю координации, сходу пытается отползти назад, но грязно, пьяно ухмыляющийся Морс, рванувшись на левой руке вперед, с легкостью придавливает его сильнее. Он куда мощнее Рамси, тяжелее его на пару десятков фунтов и выше почти на голову, и еще извивается, как огромная мохнатая многоножка – одноножка с длинной когтистой лапой, – карабкаясь по его телу с завидной скоростью. Своей сухой левой рукой он перехватывает правое запястье Рамси, тяжело вбивая в пол, а здоровыми, крепкими бедрами наскоро фиксирует его ноги, явно преодолевая мучительно раздирающую связки боль. И, приподнявшись, метит мгновенно взлетевшим концом крюка в открытое ухо – Лохматый Песик, я так скучал по тебе.

Но Рамси даже не пытается уклониться, только рефлекторно подставляет под его удар руку – напряженное предплечье под режущий, заточенный полумесяц гарды, прикрывающий костяшки Морса.

Та мгновенно вспарывает рукав, кажется, края полумесяца даже доходят до кожи, но Рамси не разбирает этого в общей тяжести принятого на предплечье удара. Стиснув зубы, он со всей силы упирается в гарду – хочет резким рывком откинуть Морса вбок, – но тот и не собирается вдавливать лезвие в его руку дальше, просто отбрасывая ее в сторону, как мягкого щенка, теперь уже явно распоров кожу, и, даже не размахнувшись, вбивает гарду Рамси в горло.

Наверное, он хотел достать до лица, но уже во время удара понял, что не дотянется, иначе точно бы выбрал открытые ключицы, мелькает в голове у Рамси, когда Морс наваливается на его шею плечом, скользящим толчком запрокидывая голову, и острый полумесяц, вдавленный в шарф, балаклаву и воротники жилета и водолазки, хоть и не режет, но душит не хуже мертвой хватки самого Морса. А потом здоровое колено вдруг больно впечатывается во все выкручивающиеся из хватки пальцы Рамси, и Морс наконец освобождает левую руку. И первым делом бьет Рамси жестким и тяжелым кулаком в скулу, продолжая удерживать за передавленное горло – форма вжатой в шею гарды как специально сделана под нее, и никак не вывернешься, не вскрыв жилы.

Рамси чувствует только резкую вспышку тупой боли под веком и усилившийся звон в ушах, но все равно вслепую хватает Морса за лицо свободной левой рукой и торопливо ищет твердым и острым ногтем большого пальца его единственный глаз. Морс дергается и отшатывается назад, крепче сжав ноги и еще плотнее придушивая гардой, а потом острый запах мокрой собачьей шерсти пробивается в тот минимум воздуха, который получает Рамси, и он видит промелькнувший над головой мохнатый живот Ивы. Та живым прыжком вбивает зубы между плечом и шеей Морса, и только толстый воротник шубы спасает его от вспоротых собачьими зубами жил. Инерцией ее перебрасывает ему за спину – Рамси всегда восхищала эта способность собак не разжимать челюстей после укуса – и то, как их безрезультатно можно пытаться снять с себя, можно выкручивать их тело, а на деле только свое мясо между их зубами, – и она бы наверняка вырвала Морсу кусок мышцы и ключицу, если бы шуба так и не завязла в ее зубах.