Зомби по имени Джон

Motierre

– Хах. О’кей, о’кей, это надо будет учесть. И в кого ты только такой занудный умник? – спрашивает Винафрид, но в ее тоне проскальзывает симпатия, а не злость.

– Мой дядя был судьей, – край рта Джона дергается, и он не поднимает взгляда от выданного Винафрид листка, отмечая на нем какие-то вещи, которые хочет разобрать. – Он хотел, чтобы Робб – мой брат – тоже занялся юридической практикой, и наш дом какое-то время был завален учебниками по юриспруденции. И хотя Робб быстро бросил это все, ему такое показалось слишком сложным, я немного нахватался тут и там, пока помогал ему готовиться, – он сдержанно хмыкает. – Арья, моя младшая сестра, тоже хотела заниматься правом, когда

была ребенком, но дядя почему-то считал, что это не женское дело, а так, игры. Глупо с этим вышло.

– Но ты-то не такой, как твой дядя или брат, да? – походя спрашивает Винафрид. Кажется, Джон, вольно или невольно, задевает ее своей прямолинейностью.

– Нет, я не такой, – он сухо качает головой. – И хотя я не люблю говорить об Эддарде плохо – и не уверен, что это на самом деле плохо, – но его отказ Арье был в самом деле глупым. Она могла бы стать… другой, если бы он не был таким упертым.

Они молчат несколько секунд, и молчит даже Морс – это удивительно, на самом деле, что он молчит все это время, не иначе деду не удалось, так хоть внучка его выдрессировала, – а потом Рамси замечает, как пальцы Винафрид на пару сантиметров сдвигаются ближе к пальцам Джона, как будто она хочет сочувственно прикоснуться к нему. Но до того, как это происходит, Рикон неожиданно подает голос, задирая голову и морща нос:

– Фу, Лохматый Песик! Ты воняешь!

– Что, не нравится сигаретный дым, малыш? – рассредоточенно спрашивает Рамси, и Рикон несколько раз мотает головой, шумно дыша через нос. – Ну, придется потерпеть. Видишь ли, он меня успокаивает. А ты знаешь, почему мне нужно успокоиться?

– Почему? – спрашивает Рикон, опять прикусывая уже обслюнявленный капюшон.

– А потому что твой брат, Джон – вон он, сидит за столом, – хочет прямо сейчас отдать все, что у него есть, чтобы жить с тобой. А у него есть очень много восхитительных вещей, знаешь? И теперь не будет ни одной, потому что он считает, что ты того стоишь, – Рамси с сомнением смотрит на Рикона. – Интересно, ты вот думаешь, что стоишь целой кучи восхитительных вещей?

– Не дави на меня через ребенка, Рамси, – спокойно парирует Джон, продолжая просматривать бумаги. – Он все равно ничего не понимает.

– А кто давит-то? Я просто озвучиваю факты, – пожимает плечами Рамси, снова затягиваясь и стряхивая пепел. Он видит, как бровь Винафрид дергается. Возможно, у ее раздражения теперь две причины, но это тоже хорошо. – Слушай, – он обращается к автоматчице, – раз уж твоя хозяйка так недовольна, может, подашь мне пепельницу со стола? – он кивает на Рикона, показывая, мол, у меня же ребенок на коленях.

Автоматчица бросает взгляд на Винафрид, на долю секунды, и та раздраженно кивает, критически увлеченная Джоном и не желающая больше ни на что отвлекаться. Это ее ошибка, но она еще не знает об этом.

– Спасибо, душка, – а Рамси ласково благодарит шагнувшую к столу автоматчицу, чтобы заглушить шипение сигареты, которая тихо выпадает из его пальцев расслабленно лежащей на колене руки.

И берет Рикона за подбородок левой рукой, а за затылок – правой. И сворачивает ему шею.

Они вроде бы говорили, они все немного говорили друг с другом, шуршали бумагой, дышали и двигались, так что в номере не было абсолютной тишины, но хруст слабых шейных позвонков кажется слишком громким каждому из них. Джон оборачивается, глаза Винафрид округляются, автоматчик у двери непонимающе пытается разглядеть, что именно произошло, девчонка с пепельницей так и стоит с ней, повернув голову, но еще не разжав пальцы, а Морс как будто просыпается, приоткрывая рот, и все это происходит за долю секунды. Неразменная монета ушла из системы, и все

начнет рушиться прямо сейчас. У Рамси есть еще от половины секунды до двух целых, но он не собирается проверять, сколько именно. В голове почему-то намертво запечатлевается удивленное лицо Хеке.

Маленький металлический предмет в его пальцах поблескивает в лучах летнего солнца. Он щурится и свободной рукой смахивает отросшую после давней материной стрижки черную прядь с глаз. Хеке смотрит на него почти влюбленно, и в углах толстого рта у него сверкают капли слюны.

– Ладно, давай еще раз. Только теперь смотри внимательно, дурень, – металл, быстро скользящий между на первый взгляд неловкими и пухлыми детскими пальцами, слепит глаза, но Хеке изо всех сил старается не моргать и так внимательно следит за быстрыми и легкими движениями, что, как всегда, вздрагивает, когда Рамси резко сжимает ладони. – В каком?

Он вытягивает оба кулака вперед, и Хеке думает, что нет, не в этот раз, в этот раз ему точно не удалось бы спрятать ее, слишком все быстро произошло.

После нескольких секунд раздумий он тычет своим коротким пальцем в левый кулак. Он всегда выбирает левый, но не знает об этом.

– Дурень, – но Рамси не сердится, переворачивая ладонь и растопыривая ободранные пальцы. Пусто. Как и в прошлый раз, и в позапрошлый, и вчера, и позавчера. – В каком теперь? – он настойчиво повторяет, и уж тут Хеке должно стать очевидно, что он в самом деле держит его за дурня – остался-то только один. Брови негодующе сходятся на переносице, и он будто нехотя тычет пальцем в правый кулак. Смотрит осуждающе.

Но Рамси игриво усмехается, его ладонь раскрывается – пустая, – и в следующую секунду Хеке между бровей прилетает обидный и болезненный щелбан.

Русе Болтон как-то спросил, откуда у него шишка на лбу, но Хеке только мечтательно заулыбался и замямлил. Не по-настоящему замямлил, а так, чтобы Русе подумал, что он что-то мямлит, как про его нарочно неразборчивую речь думали многие: ему нравилось “играть в фокусы” с Рамси, но он не хотел делиться ни с кем этим невероятным, на его простой, Хеке, взгляд, волшебством.

Даже если оно иногда причиняло боль.

Потому что сейчас ему будет больно.

– Тогда, – Рамси щурится, но теперь уже не от солнца, – почему бы тебе не поискать ее в своем кармане?

Хеке вздыхает. Он не любит боль. Но ему очень хочется, чтобы она действительно, взаправду оказалась в его кармане. Он никогда не поймет, как.

Он сует свою некрасивую ладонь в карман – тот натягивается на полной груди вместе с рубашкой, и Рамси никогда не сумел бы всунуть ее незаметно, – и шарит в нем, немного выдохнув.

– Давай уже, недоумок! Мне скучно, и ты все портишь! – Рамси прикрикивает, и рука Хеке дергается, как и всегда. И, как всегда, кончики пальцев вспыхивают острой болью.

Он достает тонкое лезвие бритвы, держа его не раз уже изрезанными, окровавленными пальцами, и улыбается, как ребенок. Его зубы блестят, бритва блестит в его руке, уже давно мокрое пятно на кармане рубашке блестит от крови.

– Все, хватит, я устал, – бросает вдруг Рамси, пиная землю, и сухая пыль вьется вокруг его ботинка. Но Хеке его как будто не слышит. Он завороженно смотрит на маленькое лезвие, каким-то чудом переместившееся из рук Рамси в карман его рубашки. Он все смотрит, даже когда Рамси безуспешно пинает его в колено, и, заскучав окончательно, опять обзывает “тупоумным дурнем”, и уходит куда-то в высокую траву, помочиться, просто поваляться на горячей земле или подавить жуков. И Хеке обязательно присоединится к нему позже. Но пока его глупые мозги варятся и плавятся в черепе, и он почти, почти, почти понимает, как…