Зов издалека
Шрифт:
— Я и сам изменился.
— Вот оно что… в трусах купаешься…
— Это очень серьезно, Бенни, — прервал его Винтер, подошел к шезлонгу, сел на корточки и посмотрел собеседнику в глаза. От того пахло спиртным и кокосовым маслом. — Я тебя терплю, пока ты со мной честен. Как только начнешь мне врать, я терпеть перестану.
— Конечно… И что это значит?
— Значит, всему твоему раю конец, — безразлично сказал Винтер, по-прежнему глядя Бенни в глаза.
— Это что — угроза? И откуда мне знать, что случилось с твоей… сотрудницей? Как ты это себе представляешь?
— Я представляю себе это в чисто личном плане… Среди твоих знакомых куда больше отморозков, чем среди моих. И уже не впервые нападают на чернокожих… а на этот раз на инспектора полиции.
— Это я понял.
— Ты уголовник и расист, Бенни. Если тебе что-то известно, выкладывай.
— Я еще и твой бывший свояк, — осклабился Веннерхаг, — так что мог бы обойтись без скандала.
Винтер, повинуясь внезапному импульсу, схватил его за шею и сдавил, упершись большими пальцами в подбородок.
— Они ударили ее как раз в челюсть, — прошипел он, нагнулся к Бенни и нажал сильнее. — Чувствуешь, Бенни? Чувствуешь?
Тот резко мотнул головой, и Винтер опустил руку.
— Тебе что, падла, башку напекло? — Веннерхаг потер шею. — Ну и ну… Что это ты себе позволяешь? Лечиться надо!
У Винтера на секунду закружилась голова. Он зажмурился.
— Ну и ну… да тебя на улицу нельзя выпускать.
Винтер открыл глаза и посмотрел на свои руки? Ему ли они принадлежат? Откуда это садистское наслаждение, когда он сдавил шею Веннерхага?
— Вот так мне и с Лоттой надо разговаривать, — сказал Бенни.
— Ты и близко к ней не подойдешь.
— Она такая же придурочная, как и ее брат.
Винтер встал.
— Позвоню через пару дней. Узнаешь что-то раньше — звони сам.
— Ну и ну… — повторял Бенни. — Зашел навестить, нечего сказать.
Винтер сунул мокрые трусы в карман шорт, натянул майку, не говоря ни слова, прошел той же дорогой к машине и поехал в город. Сквозь окна казалось, что в городе прохладно.
У подъезда Сальгренска посадили три пальмы. Из машины они выглядели замерзшими в своих кадках.
Анета Джанали вздрогнула, когда он вошел в палату, посмотрела удивленно и потянулась за кружкой с соломинкой. Он подошел к кровати и протянул ей газету.
— Посижу у тебя немного… пока жара спадет.
4
Мамы в машине уже не было. «Она скоро придет, — сказал дядя, — жди и молчи». Было темно, но свет никто не зажигал. Почему они не зажигают свет? Ей очень хотелось писать, но она не решалась попросить, удерживалась из последних сил, и от этого было еще холоднее.
Через щелку в шторе она видела лесную опушку, качающиеся под ветром верхушки деревьев. В доме чем-то пахло, очень неприятно, и у нее зачесалась спина под кофтой. Когда же наконец придет мама?
В комнату вошел еще один дядя и перебросился с первым несколькими словами. Она прижалась к стене. Ей очень хотелось есть, но еще больше мучил страх. Почему они не отправлялись домой, когда все это случилось и они оттуда уехали? За рулем сидел какой-то дядя, они долго ездили между домами, а потом еще один дядя взял ее на руки, отнес в другую машину, и они двинулись дальше. Только тогда она решилась осмотреться. Мамы с ними не было.
«Мама!» — позвала она, и дядя сказал, что мама скоро придет. Она закричала громче, и тогда дядя рассердился и больно схватил ее за плечо. Он злой, этот дядька.
Она сидела на заднем сиденье. Обхватила себя руками и плакала, пока не заснула. Проснулась, только когда они остановились, и дядя отнес ее в дом.
Никакие они не дяди, пришло ей в голову. Злые дядьки, орут все время, и от них воняет. Когда ор прекращался, она понимала, о чем они говорят.
— А что делать с девчонкой? — Ответа она не расслышала, потому что тот, второй, шептал.
— Сегодня же надо решить. — Этот дядька говорил громче других.
— Не ори так громко! — осадил его первый.
Странные какие… Разве можно орать тихо? Либо орут, либо разговаривают как люди.
— Пошли в кухню.
— А девчонка?
— Что — девчонка?
— А девчонка?
— Что ты имеешь в виду?
— Куда девчонку-то девать?
Она сидела у окна. Дядьки куда-то ушли. В лесу заухала сова. Она приподняла штору. Перед окном куст, а за ним стоит машина. Над деревьями занимается рассвет. Придерживая штору, она оглянулась — от окна шел луч слабого света, как от карманного фонарика.
В полоске света на полу что-то лежало. Она отпустила штору. Ничего не видно. Опять подняла — точно, что-то есть. Какая-то бумага.
Она запомнила направление, слезла со стула и на четвереньках поползла по полу.
Откуда-то слышались мужские голоса.
И в самом деле, лист бумаги. Она спрятала его в потайной кармашек. Надо же — она надела сегодня именно эти брюки. С потайным кармашком. Под обычным карманом — еще один. Потайной.
Она опять забралась на стул.
У нее в кармане тайна. Интересно и весело, но не сейчас. Сейчас все равно страшно. «А если дядька, уронивший бумагу, начнет ее искать и поймет, что это я взяла? Надо положить назад», — решила она, но не успела — дядьки ввалились в комнату и уставились на нее. Один взял ее на руки, а другой выглянул в окно.