Зов лабиринта

Иртенина Наталья Валерьевна

Ди посмотрела на солнце – оно висело прямо над головой. Был полдень. Нестерпимо жарко. Она оглядывалась по сторонам в смутной надежде наткнуться на что-нибудь, что станет точкой отсчета. То, от чего можно будет оттолкнуться и двигаться уже по единственному выбранному пути.

И тут она увидела Башню. Та возвышалась над городом, как одинокая скала над морем. Только у этой скалы были правильные геометрические очертания – сужающаяся кверху четырехгранная пирамида, испещренная аркадами глухих, вытянутых вертикально окон-проемов. Эти неглубокие ниши поднимались ярусами до самого верха, где внезапно обрывались.

Последний ярус был косым, зазубренным, разрушенным – как если бы верхушку башни срезали гигантскими тупыми ножницами. Сторона плоскости «среза» была всего раза в полтора меньше стороны основания пирамиды, и если бы не «усекновение главы», плавное сужение периметра могло бы вознести башню к облакам.

Но тут Ди вспомнила о Вавилонском столпотворении и погасила картинку, нарисовавшуюся в голове, – протыкающую небеса каменную башню древних телекоммуникаций. Нет, скорее богокоммуникаций, так как подобные конструкции возводились, несомненно, для общения с богами.

Ей захотелось узнать, какому богу посвящена эта ни на что не похожая, ни на одну другую в мире, башня. Она остановила первого встречного, по виду ремесленника, с кожаной тесьмой на лбу, стягивающей волосы, и бурдюком чего-то остро пахнущего в руках. Выслушав ее витиеватый вопрос (Ди не знала, какие здесь приняты нормы речи и на всякий случай выбрала многословную архаическую манеру), мужчина сперва удивленно собрал лоб в складки, а потом сказал:

– Ты, видно, не из наших краев. И не из соседних. Всю жизнь здесь живу, а таких диковинных речей не слыхал. Или теперь так учат вас в Храме? Что ж, оно и понятно. Девушки из Храма должны всем брать – и красой, и ученостью. Только вот не возьму я в толк, о чем ты лопотала, милая. Какая такая башня тебе нужна?

Ди показала рукой – какая и умерила красивость речи:

– Вон та. Не ее ли ты называешь храмом? Я хочу знать, какому богу в ней служат и поклоняются.

Мужчина долго смотрел на башню, и в глазах его ясно читалось недоумение.

– Эта? Ты что же, насмехаешься надо мной, девушка? На тебе одежды Храма, а ты спрашиваешь, не эта ли старая развалина – Храм?! Да я же тебе в отцы гожусь. Э-эх! Куда только смотрят ваши мамки…

И взвалив свой вонючий бурдюк на спину, он обиженно потопал дальше.

Ди озадаченно смотрела на башню. Ничего себе «старая развалина»! Потом оглядела себя. Что за храм такой? Выходит, она ограбила жрицу? Или послушницу? В таком случае поделом той досталось – впредь не будет оскорблять своего бога совокуплениями с кем попало и где попало.

Если только он сам не велит своим служительницам беспутничать прямо на улицах.

После этого Ди сделала еще три попытки. Все три, как и первая, оказались тщетными. Древняя башня, вздымавшаяся горой, жителям города глаз не радовала, но и не застила. Ди изумлялась – кажется, они вообще не замечали над собой эту громадину и смотрели на башню пустыми, непонимающими глазами. Пожимали плечами, качали головами и шли дальше своей дорогой.

А один, курчавый низенький бородач, плотоядно оглядев ее, спросил:

– Ты новенькая? Я вас всех знаю, а тебя в первый раз вижу. А ты спелая ягодка. Жди меня. Я скоро к тебе приду. Передавай поклон от Гургала мамке Анастази.

И одарив ее многообещающим взором, покатил свою тележку с пыльными мешками дальше.

Этого было слишком достаточно, чтобы в душу вкрались подозрения. И не только вкрались, но и утвердились там.

Ди ощутила легкую панику, сообразив, что эти одежды делают ее общим достоянием – всех и каждого в этом городе, любого, кто носит мужское имя и, может быть, способен заплатить. Хотя последний пункт совсем необязателен. И уже решив плюнуть на все и идти обратно, искать лачугу с оставленной собственной одеждой, Ди вдруг подумала: а почему нет? Что есть в ней такого, что стоило бы беречь и охранять от чужих рук, что противилось бы подобной участи, непредназначенное для этого?

А ничего. Совсем ничего такого блудница поневоле в себе не находила. Внутри была просто дыра, в которой все тонуло – любые возражения, протесты, любые «хочу» и «не хочу». Из-за этой ненасытной дыры поступать она могла только так, как предлагалось ей окружающей средой. Не иначе. Сознательное волеизъявление? Она уже и думать о таком забыла. Она лишь следует тому, что выпадает ей. Слабые попытки сопротивления, хотя бы только мысленного, ничего не значат, подавляемые собственными же действиями. Будто кто за ниточки дергает.

Вот и эта маска блудницы так просто сдаваться не собиралась. В конце концов, новые возможности – это всегда новые возможности. И новый взгляд на мир. И драгоценный опыт – а уж опыт не променяешь ни на что в жизни.

Так Ди стала блудницей.

Но влек ее к себе не храм, которому она теперь принадлежала, а древний каменный гигант, господствующий над городом и никем незамечаемый.

Вблизи его стены были шероховатыми, покрытыми сетью морщин – микроскопических трещин в каменных монолитах, плотно притертых друг к другу. И ни единой росписи, никаких рельефов. Портики, числом четыре – по одному с каждой стороны, – до крайности просты и скромны. Эту простоту впору было бы назвать голизной – совершенной обнаженностью. Но в обнаженности этой не чувствовалось ни капли примитивной грубости – только невинность, странная беззащитность и простая безыскусная премудрость.

Четверо ворот башни были заперты. Но к каждым было приделано большое бронзовое кольцо – чтобы стучать. Ди не знала, обитаема ли пирамида, но решила, что обязательно постучит в ворота. Потом. Когда немного освоится в городе, чтобы понять смысл Башни.

Она уходила от монументального великана с неясным ощущением – отчего-то мнилось, что там, в Башне, она сможет найти то, что потеряла, получить ответ на главный свой вопрос. Это чувство внушала сама Башня – ее спокойная древняя уверенность и безмятежная молчаливость.

Между тем город за то время, пока она общалась с Башней, разом оживился. На улицах стало больше людей, больше скачущих вприпрыжку мальчишек, больше женщин с ясными, радостными лицами. Все они шли или бежали в одном направлении.

Скоро весть дошла и до храмовой блудницы, соединяющей отныне в одно целое собственную жизнь и жизнь города. Люди шли встречать войско и своего царя, с победой возвращающихся домой. Ди слилась с толпой и теперь жила ее нетерпением, ее ожиданием, ее возбуждением. Среди возвращавшихся у нее не было ни мужа, ни брата, ни милого друга – но храмовой блуднице не чужды ни восторженность самозабвенного пыла истинной дочери своего города, ни простое любопытство обычной горожанки.