Зов лабиринта
Шрифт:
– В этом не было нужды. Лабиринт не опасен, если знать путь.
– Но я его не знаю! – глухо, из последних сил выкрикнула Ди.
– Для того и нужен проводник. Ты не должна бояться. Я предупреждал тебя – понадобится терпение. Путь к Другому долог и труден – но никто за тебя не проделает его. Пойдем. Нам еще далеко идти.
Ди с усилием оторвалась от стены. Переставила ноги. Шаг. Второй. Десяток шагов. Вперед и вперед. Обычнейшее дело. Почему же так трудно даются иногда обычнейшие вещи?…
Сколько прошло времени, она не знала. Наверное, несколько часов. Или веков. Последняя лесенка осталась позади – они стояли на самом верху пирамидного плато, исчерканного иззубренными и ломаными линиями стен. Здесь не было ветра, зато в избытке было солнце. И солнце перевалило далеко за полдень.
– Здесь ты можешь находиться сколько захочешь. Я должен покинуть тебя, чтобы ты могла остаться наедине с Другим.
У Ди вытянулось лицо. Она останется одна? Кто же выведет ее обратно?
– Не беспокойся. Путь вниз короче и легче. Пойдем, я покажу тебе.
Он привел ее к крохотной низенькой башенке. Внутри был люк. Вниз отсюда вела узкая винтовая лестница. Ди стояла над люком, пока внутри Башни не затихли шаги служителя Лабиринта.
Потом отыскала тенистое местечко возле изгрызенной поверху стены. Попыталась устроиться поудобнее. Камни прогрелись за день, и сидеть на них было не холодно – только жестко.
И тут Ди сообразила, что не знает, как говорить с Другим. Забыла спросить об этом у проводника. Нужно ли обращаться к нему громко или можно мысленно сформулировать просьбу? Хотя здесь никого кроме нее не было, а город остался далеко внизу и услышать ее отсюда там не могли, орать не очень-то хотелось. Мысленное общение казалось более задушевным. И Ди, подперев голову руками, принялась думать. Обо всем, что было, что есть и как все это с ней приключилось. И о том, как хочется, чтобы все стало понятно, все расставилось по местам, обрело изначальный порядок, и восстановилось нарушенное равновесие. В общем, чтобы отыскались наконец точки соприкосновения – ее и мира. Не висеть в пустоте, не шататься неприкаянной тенью, а просто знать, что такое жизнь – своя жизнь.
«Покажи мне – кто я?» – робко и безмолвно попросила она.
Ответа не было.
Она ждала долго – сидя неподвижно, пока не свело от усталости мышцы.
Потом посмотрела на свое платье. Она блудница. Чего ж ей еще надо, какого ответа? Это же так просто – и не нужно терзать себя сомненьями, вереницей вопросов, бесконечной тоской.
Блудница – та, в которой сходятся все дороги мира. Все печали и все радости. Богатство и нищета. Порок и невинность. Жадность и щедрость. Красота и убожество. Величие и уродство. Она – средоточие путей, по которым идут к ней за утолением жажды жизни и за крошечной радостью.
«Тело мое – перекресток дорог», – подумала Ди. Центральная точка лабиринта. Вот и разгадка. Вот и ответ.
Она посидела еще немного, вслушиваясь в птичий звон где-то невдалеке и слабое полусвистящее движение воздуха. Потом поднялась, стряхнула с себя каменную крошку. Обошла кругом стену, повернула за другую, направляясь к башенке с люком.
И вдруг увидела его.
Это был он – тот, кого накануне она приняла за свою судьбу, и тот, кто не захотел стать ее судьбой. Вчера она решила, что ошиблась. Сейчас она бы не спешила делать подобные выводы. Такие встречи не происходят по воле случая.
Правитель здешних земель и города, вольно раскинувшегося внизу, стоял напротив Ди и смотрел на нее. Она не была удивлена. Он тоже. Ди сделала шаг вперед. Протянула руку. Замерла в ожидании. Она видела, что он колеблется. Глаза его смотрели спокойно, но в напряжении лицевых мышц, в каменной неподвижности тела ясно виделась борьба чего-то с чем-то. Наконец одно уступило другому, сдалось. Он шагнул к ней и взял за руку. Оглянулся, ища место.
– Пойдем.
Он не стал уводить ее в тень стен. Он просто скинул свой длинный, широкий плащ на открытой солнцу площадке, опустился на него, потянул за собой Ди.
И двое возлюбили друг друга. Солнце жгло их обнаженность, и небо смотрело на их сплетенья, на игру их тел. И жесткость камня, ощущаемая вначале, ушла, забылась, заглушенная чувством бесконечной отдачи себя другому.
После они лежали и молча глядели в потворствующие им небеса – царь и блудница. Оба пришедшие сюда для того, чтобы услышать Другого. Ди подумала вслух:
– А как же Другой? Он видит нас?
– Если бы я попытался спрятаться от Него с тобой, было бы хуже. Он должен видеть.
Ди почувствовала укол, отметив это «я с тобой» вместо «мы». Но ведь иначе и быть не могло – она понимала это. Царям не пристало равнять с собой блудниц, мимолетная игра плоти не могла связать их. Да и феминистский рай, в котором мужчины и женщины стали общим сглаженным «мы» вместо единства различий «я и ты», отсюда далеко – за несколько тысяч лет.
– Скажи, отчего люди в городе не видят Башни, точно слепые? Кто построил ее и почему она наполовину разрушена?
Он ответил не сразу.
– Люди бывают слепы к тому, что не привлекает их яркостью. Или наоборот, чернотой. Никто не знает, кто и когда возвел Башню. Тот, Кого чтут в ней, давно забыт. О Нем знают только несколько Его служителей, которые передают это знание испокон веков своим преемникам. Если мне не удастся то, что я задумал, я стану одним из них.
– Ты задумал возродить традицию Башни? – Ди приподнялась на локте и смотрела на него круглыми глазами.
– Не Башни. Я хочу, чтобы мой народ вспомнил своего Бога… А что до Башни… Ее никто не разрушал. Она всегда была такой. Ее просто не достроили.
– Просто? – Ди опять подумала о Вавилонском столпотворении.
– Тебе здесь уже, наверное, поведали о незавершенности человеческой? О недотворенности мира, который должны досоздать люди? Это все и есть Башня. Душа человеческая и душа мира.
Ди смотрела вдаль – на теряющиеся там окраины города, на горизонт в легкой синеватой дымке и спускающийся к нему пламенный апельсин солнца.
– Красиво, – сказала она.
– Да, – согласился он. – Душа красива даже в своей незавершенности.