Звезда бегущая
Шрифт:
Сегодня была суббота, уже половина второго, пообедать — половина третьего, вымыться, высушиться затем под феном — четыре, не меньше, а там уж до шести, когда надо будет выезжать к Ирише, — полтора часа, как-нибудь эти полтора часа можно убить.
Наташа открыла квартиру своим ключом, вошла в прихожую, захлопнула с размаху дверь и стала раздеваться. У матери на кухне шипело и стреляло масло на сковородах, выпыхивал к потолку белый жаркий пар из-под неплотно прикрытых крышек кастрюль, отец в комнате, расположившись за письменным столом, чинил транзистор.
— Привет, мамочка! — чмокнула Наташа мать в щеку,
— Что там в гимназии? — спросил отец, следя за ней — как она ходит по комнате, снимает фартук, расстегивает платье, чтобы переодеться, — влюбленным взглядом, улыбаясь и щурясь. Ему было уже под пятьдесят, но он, удивляя всех окулистов, все еще оставался близоруким.
— Полный порядок в гимназии, — сказала Наташа.
— Бельковы! — позвала с кухни мать. — Кушать подано. Извольте трескать. — Сама она была Аникеевой, оставив себе девичью фамилию, старше отца почти на два года, ей уже исполнилось пятьдесят, и последние года три, заметила Наташа, стала употреблять всякие грубоватые выражения, и это в самом деле как бы молодило ее.
В половине третьего Наташа была уже в ванной.
В половине четвертого она села под фен, потом погладила юбку и батник, в которых собиралась пойти, почитала «Мать» Горького, которую начали проходить по программе, покрасила ресницы — и время выезда подошло.
Савина у Ириши не было. Он не появился ни в восемь часов, ни в девять, как Столодаров, объявивший при входе, что он, как истинный джентльмен, раньше девяти часов визитов не наносит. Наташа еле-еле дотянула до десяти, и то лишь потому, что надеялась — может быть, он придет все-таки, и ушла. Она ушла тихо, никому не сказав об уходе, даже сестре, выждав момент, когда в прихожей никого не было, и потом не сразу села в автобус, а прошла вдоль его линии километра два, лепя по дороге снежки и бросая их в стволы деревьев. Она загадала: если попаду — удачно, но что значило «удачно» — она сама толком не знала. Как-то это «удачно» было связано с Савиным и, может быть, означало даже какое-то возмездие ему, потому что сейчас Наташа его ненавидела. Ведь он же знал, что она ждет его, хочет, чтобы он ее проводил, — и не пошел, не встал, даже со стула — тогда, в прошлую субботу, и это после того, что было на лестничной площадке. А та его фраза о яблоке, когда он его разломил: «Поможете, Наташа!» Господи, она же так пошло двусмысленна, почему она поняла это только сейчас?!
На следующий день, в воскресенье, Наташа с утра позвонила Рушакову и спросила его, не хочет ли он пойти на лыжах. Рушаков хотел, через час ему следовало быть на тренировке, но через полчаса он уже был у Наташи, в спортивном трико, с лыжами, с мазями, натер лыжи Наташе, они поехали в лес и катались там до сумерек. Наташа целовалась с ним, говорила: «Ну вот видишь, когда я могу, я ведь всегда с тобой», — потом притащила его домой обедать, он сидел напротив ее родителей, краснел, смущался и нес какой-то бред о том, как они курят в школе в туалетах, и на какие ухищрения пускаются, чтобы никто из учителей их не засек.
В среду Наташа ходила с ним в кино, в пятницу простояла в подъезде почти до полночи, но в субботу, едва прозвенел звонок будильника, зовущий ее проснуться и собираться в школу, она уже знала, что нынче вечером, хотя Рушаков и звал ее пойти на день рождения к его товарищу, ни на какой день рождения не пойдет, а опять будет у Ириши…
Савин пришел. Он пришел, когда все уже сидели за столом, и вышло, что засели в этот раз за стол надолго: Парамонов начал рассказывать о сеансе телекинеза, который состоялся у них в институте, и все тоже стали вспоминать, о каких чудесах они слышали, говорить о Бермудском треугольнике и непонятной эпидемии среди рыб возле Уругвая и Бразилии, потом снова вернулись к телекинезу, и мнения разделились: одни говорили, что это вполне даже возможно, другие — что все это шарлатанство, и сам Парамонов, хотя и видел собственными глазами, как пропеллер под колпачком качнулся и стал вращаться, тоже не был уверен, что все в опыте чисто. Наташа сидела, слушала эти разговоры и мучилась. Несколько раз она встречалась взглядом с Савиным, первый раз он слегка кивнул ей, улыбнувшись, потом в его ясных тяжелых глазах нельзя было прочитать ничего.
Наконец Наташа встала, взяв у Богомазова его сигареты и спички, хотя все курящие уже давно курили прямо за столом, и вышла на кухню. «Если он хоть что-то чувствует, он выйдет», — стучало у нее в висках. Она сидела на табуретке за занавеской, смотрела в темное блещущее окно с пушистым налетом снега на карнизе, курила и ждала.
Минуты через три в кухне раздались шаги, приблизились — и занавеску, скрывавшую Наташу, откинули.
Наташа вопросительно подняла лицо, как бы удивившись сделанному, какое-то долгое мгновение Савин молчал, потом сказал, морща губы в обычной своей улыбке:
— Яблочком, Наташа, не угостите?
«Пришел, пришел!» — счастливо стучало теперь в висках.
— А я думала, это вы собираетесь меня угостить.
— Виноват. Я ведь не фокусник. А на столе нынче, как в прошлый раз, нету.
Наташа не ответила. «Пришел, пришел!» — стучало в висках.
Савин наклонился к ее поднятому вверх лицу и поцеловал Наташу в губы — недолгим, нежным, оглушившим ее поцелуем.
В комнате заскрипели отодвигаемые стулья, со звоном лопнула упавшая на пол рюмка, и, перекрывая все эти звуки, громыхнул голос Столодарова:
— Жизнь есть жизнь — вот что я твердо знаю. И все остальное меня не волнует.
— Давайте-ка, Наташа, сбежим отсюда, — вынимая у нее сигарету из губ и затягиваясь ею, сказал Савин. — Давайте, чтоб не привлекать внимания, сейчас я, а минут через пять — вы.
«Давайте». Она не сказала ему это, а, улыбаясь и зажмуриваясь, согласно закивала головой.
«Яблочком, Наташа, не угостите?» — вспомнила она, сбегая по лестнице, его лицо и улыбку, и опять, как в прошлый раз, подумалось: «Ужас, какой милый, ужас!»
На улице был слабый, мягкий морозец, небо затянуто тучами, ртутные светильники на столбах давали бледный, немощный голубоватый свет, похожий, если захотеть представить себе это, на лунный.
— А вам не нравится у Ириши, да? — спрашивала Наташа. — И вот тогда вы, на лестнице… и прошлый раз не были.
Савин держал ее под руку, шел куда-то, и она шла вместе с ним — неизвестно куда.
— Как не нравится? Нравится, — говорил он, теснее прижимая ее руку к себе. — Вон какая у нее сестричка. Как же не нравится?