Звездное вещество
Шрифт:
В конце второй недели Дарья принесла мне на пляж с почты две телеграммы. Одна была от Маши – поход удался, она уже в Москве, выезжает с Игорем сюда, в Коктебель. Вторая – от секретаря директора с просьбой выйти на телефонную связь с Бердышевым по его просьбе. И тут оказалось, что и радости и волнению вмиг нашлось место в душе. Да столько, диву даешься как это в тебе вмещается!.. Я взглянул на часы. Через полчаса у Бердышева заканчивается "День качества"-традиционное диспетчерское совещание с технологами. "Как раз успею отстоять очередь к телефону-автомату" – подумал я, натягивая брюки...
– Как отдыхается, Александр Николаевич? – услышал я голос директора. – Примите поздравления, ВАК утвердил вашу
Теплоход взвихрил воду вокруг своей кормы и начал медленно отделяться от причала, выдвинутого в море на сваях. Колыхалась просвеченная солнцем зеленая вода. На краю причала махала мне руками Даша... Но вот ее уже и не различить среди других людей на причале. Дымный шлейф, оставленный над водой бойким белым корабликом, казался таким противоестественным на фоне синевы залива и нежной дымки, окутавшей этот прекрасный Край Голубых Холмов, по-татарски Кок-Тепе-Или, Коктебель – на французский вкус дворян, Си-негория для поэтов и нелепое Планерское чиновников вместо законного Планерного крылатых. Множество имен, будто бы данных людьми одному и тому же месту, чтобы уберечь его от косого взгляда судьбы...
Океанская синева подступила к подножию неприступных бастионов Карадага. Волнуясь, я увидел издали ту скальную стену, вдоль которой двенадцать лет назад карабкался и плыл, раздумывая о схлопы-вании плазмы. Где в расселинах скал как раз и обитает от веку сама хозяйка-судьба. Кто же, если не она, дала мне на счастье и муку "эффект кнута?... Где-то там и тогда, в бесценном том прошлом, живет Она, еще совсем юная женщина с крылатым взглядом карих своих глаз и с таким нежным, такими любимым именем. Прощай, прощай!..
Я прошел на носовую палубу. Здесь был встречный ветер, но не было чада от выхлопа. Черная вода бежала навстречу и теплоходик лихо, в белую пыль колол ее носом, и ветер подбрасывал брызги. Мое внимание привлекла юная пара. Девушка была загорелая до черноты и отчаянно синеглазая. Она сидела на фальшборте, подобрав под себя босую ногу и полуобняв своего друга. Он же бородатый был, хотя и юный. Его щека, мохнатая и густая, как у медвежонка, была у ее груди. Славно им было вдвоем, счастливо. Вспомнилась мне прогулка с Женей на катере в Алупку в такой же вот пронзительной синеве. Эту же самую тайну двоих несли мы тогда в себе. Нет и не может быть в мире ничего выше и прекраснее этой тайны двоих, побеждающих трагизм, изначально заложенный в кратком человеческом существовании. Двое соединяют свои короткие жизни ради продолжения большой общечеловеческой з своих детях и внуках.
Мысль эта, такая простая и очевидная, приди она в другое время и в другом состоянии души, показалась бы банальной. Но здесь, окрашенная синевой небес и моря, и словно подкрепленная зримым примером этих юных влюбленных, она порождала в душе какую-то новую веру, взамен ушедшей вместе с Женей три года назад... Ничто не ушло и ничто не утеряно, ведь это было со мной, значит, и есть во мне. И буде т, пока я живу и помню...
В поезде я смотрел из окна в предвечерье на смуглые дали крымских пожней, пересеченных серо-голубыми полосами лесопосадок, и мысль о возможности счастья не только для детей моих, но и для себя самого, не казалась больше кощунственной. А то, ради чего я так спешно прервал отпуск, и было моим огромным счастьем.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
На
Душа Александра Николаевича нарастила защитную кору. Нет, он ничего не забыл, все было с ним. Но Женин портрет уже висел в рамке под стеклом над арабским столом, такой же необходимый, как солнце каждый день. И, как солнце, не требующий ежедневных поклонений. Вечно молодая и прекрасная. Женя смотрела на своего Саню из 63-го, словно бы спрашивая: "Ну когда же? Когда, наконец, ты мне покажешь солнышко на ладонях?.."
На этот ее вопрос Величко только сдвигал плечами: что поделаешь, зеленое яблочко УТС на чистой водородно-литиевой реакции, к которой не придрался бы и напуганный Чернобылем МАГАТЭ, оказалось поздним. Брейкивен показали пока только одни "Токамаки". Короткая демонстрационная вспышка тут же и разрушила мощным нейтронным потоком саму экспериментальную установку. Так чтозолотым и это яблочко станет не скоро. Кстати, ни с того ни с сего на дереве УТС появилась новая завязь – американцы Флейшман и Понс осуществили холодный синтез дейтерия в кристаллической решетке бруска палладия. "Вот такие наши термоядерные дела, Женечка! Похоже подтверждается моя давняя мысль, что Проблема эта в конечном своем решении покорится только нравственно высоким людям, выше нас..."
"А дети наши как?" – спрашивала она в вечной тревоге о Даше и Маше. И на его уверения, что дочери счастливы, отвечала: "Вечно у тебя все хорошо. Но, говоришь, Машка томится преподаванием в музыкальной школе и мечтает попасть в оркестр при театре. Тоже мне мечта – лучше уж преподавать... А Дарья "зависла" между Моспроек-том и студией мультфильмов. Успех двухминутной мультяшки, пусть даже и очень мудрой и гениально нарисованной, все же маловато для нее..." И он отвечал: "Ничего, Женечка, ничего. Все образуется. Вот смогли же мы с Дымовым напечатать в толстом журнале два десятка твоих стихотворений и главу из "Диких яблок". Кстати, отличная у тебя вышла проза. Настоящая проза поэта, прозрачная и глубокая. Как мне приятно бывает видеть в метро людей с "твоим" номером журнала в руках! Всякий раз я мысленно перечитываю твое эссе о способности влюбляться в жизнь, в человека, в работу. О святом праве человеческой души на идеализацию, без которой никогда и ничего в душе не прорастет..."
Так поговорив с Женей, он углублялся на долгие часы в работу. Потом отрывался на минутку и смотрел на пустое место, где когда-то стоял "Рениш", и думал о дочерях. Поразительно, и все же факт: Костя и Игорь стали теперь ему более близкими людьми, чем дочери. Замкнувшись каждая в своем семейном счастье, они считали стариковской блажью его обидчивые претензии на их дочернее внимание...
Когда он "разменял" свой шестой десяток, его голова как-то враз, как земля, снегом за одну ночь покрытая, сделалась белой. Конечно же, свершилось это не за одну ночь, его голова постепенно из соломенного цвета переходила в серо-голубой, и это его мало занимало. Но однажды утром он ахнул. Усы он отпустил позже, когда родились внуки. Так что стал он теперь настоящим степенным дедом.