Звездное вещество

Черненко Евгений Иванович

– Скажите, Александр Николаевич, вы испытывали что-то вроде ненависти ко мне или к хирургу после смерти жены?

– Нет, – ответил я вполне искренно. – Не испытывал и не испыты­ваю.

Хотел добавить, что вот работу свою возненавидел, это точно. К счастью, сдержался.

– Видите ли, – сказал Сергей Юрьевич, – то, что происходит с ва­ми, в психиатрии называется "синдром острого горя". Его признаки: непроходящая боль души, боязнь сойти с ума, ненависть к виновникам смерти любимого человека, неважно – действительные они или мни­мые, и наконец вот это, как у вас. Горюющий начинает ощущать у себя болезнь, ставшую причиной смерти... Я оторопел:

– По-вашему, я психопат какой-то, если так сильно горюю?

– Вовсе я этого не хотел

сказать. Человек обязательно должен принять всю боль утраты. Как говориться, испить до дна. Говорить вам сейчас в утешение: "Все пройдет!" Было бы жестокостью, и при­творством. Ничего не пройдет, Александр Николаевич, все останется с вами, пока вы живы. Пусть только вам станет сил вынести эту ношу до конца... А от митрального стеноза умереть не бойтесь – нет его у вас, нет!

...В день рождения Жени мы впервые пришли на Овальную поля­ну втроем. Молча постояли, держась за руки. Была трава, цветы, шме­ли и зной, коротко прерываемый набегающим на солнце облаком. И поверилось нам в ее молчаливое присутствие с нами здесь...

В январе же, в первую годовщину, морозно и солнечно было. Мы пришли на лыжах к концу дня. Уже солнышко, заждавшись нас, нача­ло уходить в сквозное кружево березовых крон, и голубые тени лежали на чистом-чистом снегу. И мы не посмели пройти вглубь поляны, что­бы не тревожить ее сна в цветах и траве под снегом. Если бы не дети, молча стоявшие рядом со мной, я бы лишился рассудка. Но на обрат­ной лыжне я обнаружил, что эта боль что-то просветила во мне, и по­нял, что не следует страшиться боли воспоминаний. То была еще одна частица по крохам собираемого мужества.

Ну, а теперь, Величко, коли уж ты такой честный и смелый соз­найся, что тогда, в январе-феврале 80-го, ты еще и завидовал жесто­чайшим образом. Стаднюку, Селезневу и Герке Латникову. Они без твоего участия создавали УТС-реактор на новом принципе, порожден­ном моделированием процессов на ЭВМ...

Да, но пришли они в конце концов обратно к циркотрону, только исковерканному до неузнаваемости!

Вот видишь, ревность и сейчас еще сидит в тебе и не дает спокой­но дышать. Ты же понимал С самого начала, что они идут по уже пройденным тобою дорожкам, как игла на заигранной пластинке, но ты молчал. Зависть, ревность и смертельная обида – та-а-акой букетик ты в себе носил в ту зиму! Женя бы тебя не похвалила!

Нет, нет! Все не так просто. Какая к черту зависть? Я тогда будто бы на собственных похоронах оказался. То, что было моей силой -интуиция и способность к "вживанию" в явление, заменили интенсив­нейшим моделированием на ЭВМ. Казалось, проблема моментально будет решена этим могучим напором исследовательской мысли, воо­руженной до зубов. Явление, недоступное анализу, описывалось, рас­крывалось, и воспроизводилось в цифровых моделях. Две БЭСМ-6, сменяя друг друга, круглосуточно работали на отдел Стаднюка. Океа­ны, водопады, настоящая Ниагара цифровой информации захлестыва­ли теоретическую лабораторию, где все дела вел реально Гера Латни­ков. Двухсменная работа с прихватыванием также и выходных стала нормой у теоретиков. А рядом лаборатория Селезнева, "физико-техническая", хоть и с меньшим напором, вела экспериментальную проверку истинности цифровых моделей. Да, Георгию Ивановичу не откажешь в умении работать с размахом!..

Я чувствовал себя музейным экспонатом, этакой бабочкой с яр­кими крыльями, которую прикололи к картону тонкой иглой. Георгий Иванович без обиняков и во всеуслышание объявил все сделанное моей лабораторией за шесть-семь лет "вреднейшей лирической эмпирикой". Он говорил Герке Латникову: "Какая там интуиция! У Величко были одни только эмоции да презренный "метод тыка". Пофан­тазировал и ткнул, куда кривая вывезет, и снова пофантазировал. Это ли есть научный метод? Учись, Гера, работать в науке по-настоящему!" Нет, не в зависти и не в ревности мой смертный грех, ребятушки, а в том, если хотите, что и сам я поверил в немочь своего творческого кре­до...

Серый Волк оставил мне возможность "творить"

только одну ва­куумную систему с устройствами напуска водорода и паров лития и с "интереснейшей", как он любит причмокивать, автоматикой на уровне детской технической станции. Но ведь не это заставляло меня грызть подушку по ночам. Нет, не это!.. А то, что перечеркивая мой научный вклад, объявляя его просто никогда не бывшим, Стаднюк приводил меня к мысли о банкротстве моей личной судьбы... Я просыпался в глухом часу ночи с таким чувством, что вовсе не было прожитой мною жизни с Женей. Если не было на полном серьезе моей доминанты, в которую верила она, значит, ничего не было. "Не было! Не было!" -соглашался со мной кто-то язвительный из темного угла комнаты. Ле­жа в темноте с открытыми глазами, бывало, я обнаруживал в себе не­отразимую иллюзию, что лежу еще там, в квартирном общежитии, где допекали розыгрышами Тольку Дьячкова и насмешками изводили гипсового стоика Сократа. Не было никогда ни звездных ночей на речке Наре, ни дневки на Буредане, ни лета в "татарском домике" в Коктебеле – ничего этого еще не было и никогда не будет... Нужно было встать, походить по квартире, взглянуть на спящих своих детей, чтобы унять сердцебиение и уверить себя: была она, а не пригрезилась, прекрасная наша с Женей жизнь, будьте вы прокляты со своими ЭВМ!..

Обычно я уже не ложился после таких ночных подъемов. Тихо возился на кухне или в ванной, находя в бытовых заботах спасение от смертельной тоски. В шесть утра поднимал Машеньку...

Милый мой ребенок! Не забыть мне твоего усердного подвижни­чества на первом курсе училища. Сама отказалась жить у тети Нади на Арбате в двух шагах от своей Гнесинки. "Ведь мама ездила на работу в Москву, и я буду ездить!" Без малого час езды на электричке плюс метро и приличный еще кусок улицы Воровского – и так каждый день. Сама не подозревая, она утверждала этим во мне волю к жизни!.. Я накрывал ей завтрак и провожал ее до электрички. И такие у нас по дороге бывали беседы, такую мы друг другу оказывали поддержку!.. Как-то в темноте моросящего ноябрьского утра призналась:

– Вчера в ЦУМе я подсматривала, папа, не могла удержаться. Шли мама с дочкой моего возраста. Обе такие нарядные, счастливые и, знаешь, влюбленные друг в друга. А я шла за ними и рыдала взах­леб. Какой-то молодой кавказец меня остановил, вытаращил глаза: "Почему плачет красивый золотоволосый? Кого надо зарезать? Толь­ко укажи, в-вах!" Я так на него глянула, сразу отцепился.

Что я мог сказать дочери? Чем мог возместить ее утрату?.. Мол­чал, и мы еще минуты три смотрели друг на друга через открытую дверь вагона. Только и мог, что погладил рукой овсяную косу, бро­шенную на грудь из-под вязаной шапочки. Дверь хлопнула, и элек­тричка унесла нашу Марию в ее жизнь, где суждено ей становиться человеком, и одолевать детскими еще силами недетскую печаль... То­гда я еще не знал, что косу эту, заплетаемую дома с риском опоздать на электричку, она перед зеркалом в вестибюле училища распускает с риском опоздать на урок. Пятнадцатилетняя наша девочка очутилась в кругу подруг года на три ее постарше, и косу распускала по спине, чтобы казаться повзрослее...

Как же быстро она поменялась! В считанные недели из подростка в детской шубке "на вырост" и в ушанке с помпонами превратилась в юную красавицу с пленительным восточным разрезом карих глаз при светлой гривке, рассыпанной по плечам. Удачно купленная с рук дуб­ленка и сапОги на высоченной шпильке сразу же на целую ступень воз­несли ее над Дарьей, не имевшей в своем девятом классе таких прав и возможностей. Я сквозь пальцы смотрел на их шальные выходки в ту зиму, когда они, пользуясь сходством, иногда менялись друг с друж­кой – школа на училище. Это Маша щедро делилась с сестрицей своей студенческой жизнью, как в детстве поделилась бы конфетой. Вот и получалось иногда, что на уроках в девятом "А", не выдавая своего инкогнито, сиживала Маша, тогда как Дарья с трудом "ковыряла" задачку по гармонии, удивляя подруг и возмущая педагога...