Звездное вещество
Шрифт:
Как-то в марте я приехал в Москву по служебным делам, а к концу Марьиных уроков зашел в Гнесинское училище. Стоял в вестибюле. Читал расписания, объявления – все подряд, все ужасно интересное, пахнущее особой тонкой атмосферой музыкального учебного заведения самого высокого класса. Краем глаза поглядывал на выход с лестницы. Тут я и увидел Марию впервые во всем великолепии с распущенной косой. Она весело болтала с высоким рыжеватым парнем в свитере. Ни тени кокетства еще не было в ее жестах и взгляде, но это было уже не дитя... Она увидела меня и зарделась, заполыхала, как Женечка.
На улице спросила про волосы:
– Убрать, папочка? Могу и шапку надеть.
– Зачем? Тебе очень идет. И тепло сегодня,
Мы купили на Проспекте Калинина торт и спустились к Старому Арбату. Вот и Староконюшенный и обжигающий сердце, единственный такой на всю огромную Москву, подъезд.... И юная шестнадцатилетняя Женя с фотографии на стене восхищенно смотрела на свою будущую дочку.
...На втором курсе Маша все же перебралась к Надежде и поселилась в проходнушке за шкафом, где по-прежнему стояли кушетка и стол.
Неожиданно и по-житейски просто кончились через год и мои "кусания подушки". Трудно вообще-то представить, к чему бы привело мое непроходящее отвращение к работе, если бы вдруг не протянул мне руку Бердышев. Стаднюк был в отъезде, и мне самому пришлось пойти к директору, чтобы подписать какие-то очередные бумаги. Бердышев подписал их и вдруг спросил:
– Ну как, не обижает вас там Георгий Иванович без Пересветова? Он ведь у нас такой – с характером, своенравный.
– Нет, что вы, Владислав Петрович! Мы со Стаднюком знаем друг друга двадцать лет, сработались.
– Да? А мне вот показалось, что вы как-то стушевались за последние годы... Знаю, знаю... Но горе – горем, а дело – делом, Александр Николаевич. Известно также, что работа – лучшее из лекарств на белом свете. Мне вот все кажется, что вы еще не нашли своего места в новом отделе...
Я молчал. Язык бы не повернулся рассказать директору о своих переживаниях. В науке нет личного. Есть только результат, вот и все.
– А почему вы не защищаете диссертацию, Величко? – спросил Бердышев сердито. – На Озерных семинарах ваши доклады производили на меня очень хорошее впечатление. В них, знаете ли, всегда была какая-то живая наука. Даже зависть брала. В наш век коллективной обезлички – вдруг яркая индивидуальность со своим мышлением и стилем, со всеми сомнениями и огрехами без причесывания под ученое благолепие. И не "аутист" какой-нибудь, дальше своего пупа ничего не видящий, а человек, умеющий работать в коллективе и зажигать коллектив, пусть маленький, своими идеями.
– Похоже, все это теперь кануло, Владислав Петрович. Мне ведь уже сорок три года. И материал мой устарел. Сейчас наш отдел с помощью ЭВМ такое творит, что мне не потягаться. Стыдно вылезать со своим барахлишком на "защиту".
– Что значит кануло, Величко, и что такое ЭВМ? Известно вам, не меньше моего, что ЭВМ – большая дура. Как я понимаю, сейчас она там у вас "дает стране угля, хоть мелкого, но до перемалывая главным образом ваш циркотрон. Нового ведь ничего не появилось от того, что две ЭВМ гудят круглые сутки... Обобщите свои основополагающие идеи, особенно, периодический уип-эффект, а результаты машинного проектирования УТС-реактора к сему приложите, как превосходную разработку этих идей. Со ссылкой на авторов этих расчетов, разумеется. Принимайтесь немедленно и мне первому принесете на суд свое творение. Договорились? Думаю, выйдет большущий толк!
Одичавший на воле "арабский скакун" понес меня через белые еще поля моей будущей диссертации... Полторы сотни ее страниц вернули мне душевное здоровье, хоть и связано это было с новыми и новыми наплывами горевого синдрома... Еще в первые месяцы Надежда собрала, перестирала и надолго упрятала в чемоданы, в кладовку Женины вещи, так ранившие нас своей осиротелостью и одновременно присутствием в них живой Жениной души. Но разве могла она спрятать сквер у проходной, где меня часто ждала Женя?
Я просиживал вечера за арабским столом, а у Даши в ее комнате работала "изостудия". Дарья исподволь создавала к выпуску портретную галерею своего класса. Каждый день кто-нибудь приходил позировать. После вернисажа на выпускном балу каждый унесет свой портрет на память. Сколько же она вкладывала в это души! Техника рисунка и красочный материал у нее всегда тонко соответствовали изображаемой модели. Синеглазая подруга с розовыми ушками – акварель "а-ля Натали Гончарова" с самой любовной размывкой голубого и розового. Кареглазая рыжуха с несколько неопределенной пока фигурой обретала в сепии самое живое обаяние. Смазливый чернобровый паренек, только в 10-м догнавший ростом своих одноклассниц, да и то не без посредства завышенных каблуков, легко узнавался в полусотне беглых, но очень точных росчерков угольного карандаша... И собственный автопортрет-шарж в виде бубновой дамы, где одна половина – Даша, а другая – Маша.
Ох уж эта мне дама бубей! Мало того, что они а порядке обмена и в эту зиму продолжали замещать одна другую в школе и в училище. Как выяснилось, они еще придумали "тестировать" каждого очередного претендента на внимание и благосклонность. На свидание вместо Маши отправлялась Даша – и наоборот. Если незадачливый парень не "раскалывал" подвоха, он тут же получал отставку без объяснения причин... Кто знает, может быть, в этих шутках есть и мудрость? Ведь тот же Костик, высмотревший Дашу на вступительных экзаменах в Суриковском, успешно "расколол" Машку, когда она попыталась имитировать предмет его внимания, явившись вместо Даши. Он сказал в тот вечер Машке, что ему с нею скучно, хотя в коридорах института показалось наоборот. Вот тут Машке и пришлось открывать "карты", точнее единственную – бубновую даму. Правда, Костя Жохов – это художник с очень цепким взглядом и, судя по его портретным работам, природный глубокий психолог... Нет, ей-богу, парень этот золотой, и я рад, что они открылись ему со своей игрой.
Жаркое же у нас с Дашкой вышло лето!.. Мы немного завидовали Машке. Она всерьез увлеклась плаваньем, неожиданно показала хорошие результаты в кроле, и теперь тренировалась в спортивном лагере на Московском море, где надеялась заработать первый разряд. "Посыпавшись" в Суриковском, уехала к сестре и Даша... А знаменитая засуха 81-го не унималась, не было только лесных пожаров и дыма. Я взял отпуск и дорабатывал свое "длинное заявление на большую зарплату". Я сидел за столом в одних только плавках, изредка выскакивая к речке... И снова возвращался к своим уравнениям и графикам. Строил, строил, а то и ломал да перестраивал параграф за параграфом, глава за главой...
Еще зимой, ознакомившись с моими наметками плана, Бердышев решительно ограничил мне задачу. Он вычеркнул всю "термоядерщину", если воспользоваться любимым словечком Стадню-ка.
– Оставьте только периодический СВЧ уип-эффект. Это ваше главное завоевание в науке. Будет или не будет на его основе решена проблема УТС, покажет время, но СВЧ уип-эффект у вас никто не отберет. Все выходы на управляемый термоядерный синтез вынесите в рекомендации по использованию вашей научной работы. А справку об их внедрении напишет Стаднюк, вовсю использующий сейчас ваши основные научные положения в своих кипучих поисках. Вот так. Александр Николаевич, иначе вы расплыветесь необъятно, а это всегда оборачивается потерей глубины...