Звездное вещество

Черненко Евгений Иванович

Но где-то я ведь уже видел эти, тонкой кистью прописанные ели, все сильнее мельчающие в необъятной дали под морозным зелено-голубым небом? Не здесь, не у окна высотного корпуса. Где?.. Вспом­нилось, год назад на выставке трагически погибшего Константина Ва­сильева была картина "Человек с филином". На фоне такого пейзажа человек, стоящий на вершине горы, сжигал в пламени свечи свиток с надписью "Константин-Великоросс". И не человек это был, а Некто, вершащий судьбы, и жутко было читать на остатках сгорающего свит­ка дату смерти, угаданную художником. Тогда я с неделю ходил от­равленный пронзительным символизмом беспощадной картины, ее мертвящем душу пейзажем.

И вот теперь этот пейзаж был передо мною воочию. И невозмож­но было удержать воображение, рисовавшее "человека с филином", но с

лицом хирурга Игоря Владимировича, сжигавшего в огне своей свечи навсегда – навсегда страницы нашей с Женей судьбы, которых еще много оставалось впереди.

Глава 13.

БОЛЬ, ЧТО С ТОБОЮ ВСЕГДА

Когда и как это случилось? Как вышло, что выпало дело из моих рук?.. Не в том ли памятном разговоре со Стаднюком, не в той ли "шахматной партии" в обычном стиле Георгия Ивановича, когда я положил короля, не пытаясь свести игру хотя бы к ничьей? Апрель 79-го? Да, точно. Начало апреля. С утра валил за окнами густой мокрый снег. Утром я провел в лаборатории летучку, наметив на ближайшее время запуск на новых площадях хотя бы старого макета "Дебета". Во-первых, нужно было спешно занять скучающих без горячего дела тер­моядерных волков. Во-вторых, проверить практически кое-что из того, что придумалось в декабре и в январе в электричках, когда ездил к Жене в клинику.

После летучки я попытался сосредоточиться на обдумывании ка­кой-то проблемы, теперь уже и не вспомнить, какой именно. Хорошо помнится другое – страх оттого, что сосредоточиться не удается, что нет во мне былой жадности к обдумыванию и поиску решений. Усили­ем воли еще как-то заставляешь себя собраться... А через полчаса об­наруживаешь, что был сейчас разговор с Женей о Маше. О том, что нужно устроить девчонку к хорошему репетитору и подтянуть ее фор­тепианную технику до уровня вступительных в Гнесинке. "У меня в записной книжечке ты найдешь телефон старой моей приятельницы Смирновой Иры. Она обещала мне, Санечка, чуть ли не профессора консерватории для Машки. Позвони ей..." Реально этот разговор про­исходил на лестничной клетке клиники. А сейчас он просто был вос­произведен памятью. Я так явственно видел Женино лицо, оживленное разговором... Встряхнулся и снова вернул себя к нарисованному на листке плазменному вихрю с обозначением величин и записал вектор­ное уравнение для градиента давлений...

Через четверть часа уже шел с Женей через Тепсень на рассвете к морю, и она с возмущением говорила, что нужно как-то отвадить дев­чонок от игры в "подкидного" по вечерам с другими детьми двора, пораньше укладывать их спать, иначе они так и не узнают, что такое рассветы в Коктебеле... Я понимал, что дело мое худо! Доминанта, когда-то концентрировавшая все мои силы на проблеме, на глазах распадалась, и я ничего не мог с этим поделать. Одним только пони­манием опасности и призывами к собственной совести былой работо­способности себе не вернешь. Хорошо еще, когда приходят воспоми­нания. А ведь бывает, часами просто сидишь, уставясь на листок с рисунком и формулами, и мысли зацикливаются на чем-то простей­шем, и толчешь воду в ступе. Кажется, именно в таком состоянии и настиг меня звонок Стаднюка.

– Зайди, Александр Николаевич, есть серьезный разговор.

Меня встретил жесткий прищур серо-стальных глаз. На длинном полированном столе для совещаний лежала начерченная на миллимет­ровке структура отдела УТС. С минуту длилось молчание. Похоже, Стаднюк искал вариант начала задуманной "партии".

– Посмотри структуру, Саша. Нужно же, наконец, нам рассесться да и начать работу. Верно?

С этим трудно было не согласиться. Я уткнулся в структуру. Предполагалось задействовать на проблеме семь лабораторий от сугу­бо теоретической, в ячейке "руководитель" здесь стоял знак вопроса, до измерительной. Я нашел клеточку, где в качестве начальника зна­чился А.Н. Величко. И меня сразу же озадачило название лаборато­рии – "комплексно-энергетическая". Что это еще за чудеса такие?.. А как теперь будет называться наша "Аскольдова могила"? Ага, вот она – А.В. Селезнев "физико-техническая". Славно, славно... Но это не значит ли, что Адик теперь будет решать идеологическую сторону проблемы?

Выходит – так.

– Что такое "комплексно-энергетическая", Георгий Иванович? – Это значит, что ее коллектив будет "сшивать" в энергетическом

комплексе плоды труда теоретиков, физиков, химфизиков... Да что это ты так сразу насторожился, Величко? Тебе и твоей "своре" или как вы, юмористы, там себя называете, поручается интереснейшее дело, а ты сразу губки надуваешь, как барышня. Кому же, кроме вас, стоявших когда-то у начала этих славных дел, поручить "завязывание банти­ков"? Это большая честь. А по делу, без эмоций, – у тебя ведь самые лучшие в нашем отделе инженеры-радисты Серегин и Бубнов. У тебя "золотые руки" – Рябинкин. Вы будете собирать и запускать в работу УТС-реактор, так я предлагаю впредь именовать объект нашего внимания и забот. Есть, кстати, одна увлекательнейшая задача для вас -нужно построить тончайшую автоматику для регулировки режимов УТС реактора в процессе его работы. Это как бы его нервная система. Еще вашим заботам вверяется система поддержания вакуума, система подачи горючего в камеру сгорания, система СВЧ накачки и прочая, и прочая, и прочая, как говаривали в старину. Ну вот, а ты спрашиваешь недоуменно, что есть "комплексно-энергетическая" лаборатория.

– Меня интересует, кто будет решать и определять принципиаль­ную сторону проблемы, Георгий Иванович?

Вопрос завис в тишине наступившей паузы. Стаднюк, похоже, вовсе не собирался на него отвечать. Правила его "шахмат" допускают и пропуск хода. И я уже мямлил растерянно:

– С сентября я размышляю, Георгий Иванович, над прогнозом дальнейших исследований. Может быть, мне ознакомить вас с моими прикидками?

– Ах, ты вот о чем, Саша! – медово улыбнулся Стаднюк. – Изви­ни, твой прогноз на Озерном семинаре выглядел чересчур эмоцио­нально, даже лирически. То было "лирическое отступление" Теперь мы пойдем большим коллективом исследователей в наступление И это бу­дет эпическое наступление! Эпохальное по размаху работ и, смею думать, по результату тоже!.. Берись за то, что я тебе предлагаю, и засучивай рукава. Ты же не претендуешь, надеюсь, возглавить теоретиков? Здесь нам нужен минимум доктор наук. За не­имением такового, теоретиков я возглавлю сам...

По тому, как "просел" в этом месте голос Стаднюка, стало ясно, что надежды Стаднюка на докторскую степень находятся именно здесь. В случае успеха, доктором наук он станет "без защиты диссерта­ции".

– Есть еще один, вернее, два вопроса к тебе, Саша, – продолжил Стаднюк. – Во-первых мы недооцениваем нашего Латникова. Нужно повысить его до ведущего инженера и перевести в теоретическую ла­бораторию. Во-вторых химфизик Глушко, по-моему, просто не нужен в комплексно-энергетической лаборатории. Его тоже переведем. Как ты смотришь?..

– Мрачно, Георгий Иванович. Мало того, что вы меня выброси­ли из дела, так еще и лабораторию растаскиваете. Разве не так?

– Ну, уж это ты совсем напрасно, Величко! Без всяких на то осно­ваний. Если у тебя появятся стоящие идеи, все тебе только спасибо скажут. Но всем сидеть и ждать, пока тебя посетит озарение, как быва­ло у нас не однажды раньше, такого мы себе позволить не можем. До­роговато выйдет такое ожидание при числе сотрудников в триста че­ловек!.. И не в лучшей ты сейчас форме, Саша. Сочувствую твоему горю, но согласись, даже такой природы эмоции не должны вредить делу. Согласись с объективной правотой того, что я тебе сейчас гово­рю, и тебе станет легче. Времена озарений миновали. В век научно­технической революции роль "творца" ложится на научный коллектив. При соответствующей организации дела, коллективный разум спра­вится с любой научной задачей лучше и быстрее самых талантливых одиночек. И, заметь, в плановом порядке!

Я не сказал больше ни единого слова. Чувствовал себя раздав­ленным – нравственно и физически. В словах Стаднюка была правда, вот что оказалось всего страшней... Я брел вечером с работы по снеж­ной каше пополам с водой. Мокрый снег все падал и падал сверху. "Женя, моя милая! – думалось мне. – Ты была права. Меня "снесли", как сносят канадские "профи" лучшего игрока противной команды... Все кончено". И страшна была, как черная пропасть, мысль о том, что все для меня кануло навсегда – любовь, талант, сама жизнь...