Звездное вещество
Шрифт:
– Ты прости, Светик, – сказал Дымов. – но на его месте я бы повел себя точно так же. А вот на своем, пронеси господи чашу сию, так уж точно женился бы.
Света отозвалась без тени обиды:
– Думаешь, Саша, я ждала от него другого ответа? Ни боже мой!.. А ты, Феллини, напрасно мимо темы ходишь. Вот сделай фильм, или хоть сценарную разработку о счастливой и верной любви супругов от юности до последнего прощания. Только тебе слабо, ты материал этот изнутри не знаешь, а снаружи такое не подсмотришь, не поймешь без собственного опыта.
"Ай, да Света! – восхитился я. – Знать не зря прошла ты киношный искус бок о бок со своим Феллини!"
– Будь же ты справедлива, Светлана, – так же серьезно и спокойно отпарировал Виталий. – Как раз такой фильм
...Первый, еще слабый, приступ тоски сдавил мое сердце. Вспомнилось, как смотрели с Женей в Доме кино Виталькин дипломный фильм, отлично снятый на натуре в Карелии, весь построенный на недосказанности и паузах. Даже диалоги там были из одних только междометий, потому что кинематографическая Вика, подстраиваясь со злостью под пьяного или похмеляющегося Агеева, говорила с ним на его же языке мычания и жестов. Как живо ахал зал, успевший за четверть часа полюбить дымовских героев. Какая тишина охватывала зал в той части фильма, когда еще казалось, стоит Адаму и Еве повернуться друг к другу в постели, так и не ставшей супружеской, как неразрешимое и страшное, что разводит их, развеется, как заклятие, такую силу таланта и жизни несли в себе Вика и Агеев в дипломной картине Виталия Дымова... Что же случилось с бедолагой? Почему больше нет фильмов?
– Виталий, – спросил я напрямик, – чем ты сейчас занят? Что ставишь? Но можешь не отвечать, если не захочешь.
– Почему же? Охотно тебе все расскажу. Ставлю грандиозную массовку "Смоленский рынок начала 20-х годов" в,экранизации лео-новского "Вора". Знаешь ли, Сашка, это истина – ничто не проходит для нас даром. В младые годы был я, как ты помнишь, непревзойденным специалистом по физике множественных взаимодействий. От себя не убежишь, теперь я непревзойденный специалист фактически в том же самом. Уже лет шесть я нарасхват в качестве помрежа по массовкам. Те же "множественные взаимодействия"...
Дымов умолк и уставился в непроницаемую черноту окна. Улыбка бродила по его красивому лицу, то кривя губы, то морща нос. Догорала свеча и Света зажгла от нее новую. Виталий налил в рюмку коньяк и глянул мне в глаза, и я чуть не ахнул, такая беда честно и откровенно шла из его зрачков.
– Выпьем, что ли... – сказал он. – Сознаюсь тебе, Величко, в последние год-два кажется мне, что я не живу, а лишь присутствую на постановках какой-то чудовищной массовки, которую ставит судьба или история, или черт его знает, кто там у нас режиссер. Этакий "Смоленский рынок начала 80-х"... Когда массовку снимаешь, всегда видишь в толпе десяток физиономий, которые так уж стараются, так уж хлопочут сыграть, пусть маленькую, но роль. Думаешь себе: "Играйте, милые, хлопочите, а у нас такой сейчас стоит объективчик, что вы и себя самих не различите в толпе, хоть десять раз подряд сходите на картину!" И в жизни тоже самое – наведут на тебя объектив или нет... Как я когда-то представлял себе свою роль в жизни -роль художника, познающего глубины человеческого сердца, постигающего напряженный и безумно сложный сюжет современности, свершающийся на глазах и требующий от тебя осмысления и отражения в прекрасных образах. Что вышло?.. Презирая суету да хлопоты, того хуже – лизание чужих задов, я только выбрался из "массовки" и с омерзением наблюдаю ее со стороны...
– Не стыдно, Феллини? – спросила Светлана Михайловна. – Выдал, метафору, нечего сказать!.. А ведь перед тобою человек, который никогда не стремился играть ролей, а был просто самим собой. Думаю, за это как раз и любила его Женя Снежина.
Стыдно стало от ее слов не Феллини, а мне и самой Светлане. Она тут же извинилась:
– Прости. Санечка, как-то неловко все получилось. Не следовало мне этого произносить... Как там у вас в высотном корпусе? Скоро осчастливите человечество даровой и чистой энергией?
–
...И тут вдруг заболела, застонала моя душа. Вспомнился полумрак первого утра 70-го года, морозные узоры на стекле и тот наш немного усталый поцелуй. Поцелуй супругов, обрученных тайной, одной на двоих, никому белее неведомой и непонятной... Наверное в том она была, наша тайна, дорогая Светлана Михайловна, что Женя верила в мой талант больше, чем в собственный, и мне ничего не оставалось, как только соответствовать ее ожиданиям, потому что я всегда страшился ее потерять. Без нее я сразу выронил все из рук, и вряд ли уже сумею создать что-нибудь подобное циркотрону.
Ничего этого я не сказал нашим с Женей старым друзьям. Близилось утро, и мы вышли подышать. Света держалась за Виталькин локоть. Неспешно шли по улицам. Вьюги уже не было. Резко началась оттепель, в небесах мудрил циклон. Улицы были полны гуляющими синявинцами. Там и здесь яростно бросались снежками. Все это было здорово и, несмотря на многолюдство, не было массовкой!.. Вышли к реке и пошли вдоль берега. Со стороны березовой рощи я глянул на окно "родительской". Спокойно в рассветных сумерках там горел свет. Значит, и танцы под синюю милицейскую мигалку и сидение при свечах прискучили и утомили. Сидят, небось, за крепким чаем и спорят по вопросу: "Для чего существует человечество?" И вспомнился мне Женин ответ на этот вопрос в яростном споре и ее прощальное: "Жаль, книгу свою не успела дописать". А тут вот два здоровых сорокапятилетних мужика в самом расцвете сил перечеркнули себя жирными крестами. Ужасно мне стало стыдно... И словно бы угадав мои мысли, Дымов вдруг сказал:
– Слушай, друже, давай мы соберем Женины стихи и попробуем опубликовать. Заставим невидимого постановщика нашей проклятой советской "массовки" перещелкнуть объектив и, хоть коротко, выхватить ее из толпы. Она того заслуживает!.. Кстати, я недавно пропечатался в бывшем ее толстом журнале с рассказцем. Надо ведь, знаешь ли, уже И о душе молиться, вот и принялся я сочинять... Так вот, помнят в журнале Женю Снежину, помнят.
Говорят, как встретишь Новый год, так его и проживешь... Богат он для меня оказался на боль. В июне мы проводили на пенсию Владимира Петровича Рябинкина... Он обзавелся огородиком где-то на высоковольтной линии в полосе отчуждения. Правда, у него там ничего пока не взрастало почему-то, кроме неприхотливой репы. И последние два года он усердно угощал нас своим овощем... С Рябинкиным отрывался от моей жизни какой-то значительный клок. Пока он был рядом, седой, спокойный и всегда доброжелательный, постоянно "готовящий машину к полету", прошлое лаборатории еще казалось частью ее настоящего. С ним это "прошлое" отходило и падало в пучину забвения. Ну кому, скажите, кроме меня и Рябинкина, интересно знать, как мы три года с ним бились в поисках "эффекта кнута"?..
Прощаясь с Петровичем, я мысленно полемизировал с Дымовым по поводу "массовки". Хлесткая его метафора казалась мне какой-то стыдной. Ой, как ты не прав, Феллини-Дымов!.. Вот, скажем, наш Петрович никогда не лез поближе к объективу, а из таких, как он, и состоит народ, а не массовка... А Петрович, прижимая к животу коробку с транзисторным приемником марки "ВЭФ", сказал мне после торжества:
– Теперь стану свою репу под музыку выращивать!.. Жаль, что не дождался я вашего "урожая", Александр Николаевич! Уж не забудьте сообщить, когда у вас получится.
В ближайшие недели стало все предельно ясно с нашими "видами на урожай"... Еще одна отчаянная перелицовка УТС-реактора также не дала добавки к восклицательному знаку на крыше высотника, хотя электронный оракул БЭСМ-6 предсказывал брейкивен и сверхбрейки-вен, как лукавая цыганка предсказывает богатство... Гера Латников ударил кулаком по вакуумной камере УТС-реактора.
– Чертов преобразователь электрической энергии в термоядерную с капэдэ допотопного паровоза! Будь ты проклят!
Стаднюк мрачно на него посмотрел и сказал: