Звездное вещество
Шрифт:
– Хреново работали, вот и результат.
– Работали-то мы хорошо, а вот делали-то вы плохо, – огрызнулся Латников. – На вашем месте, Георгий Иванович, я застрелился бы, ей-богу!
– Ты что же меня на это толкаешь? – не на шутку озлился Стаднюк.
Латников выскочил из лаборатории, а через десяток минут положил перед Стаднюком лист бумаги. Увидев слова "по собственному желанию", я взял и порвал его заявление.
– Вместе станем "стреляться", Герка, как офицеры в "Беге", ладно? Ты же не сможешь без этой работы, как и я. Еще не все кончено.
Тогда мы еще не знали, что как раз – кончено. Министр еще в начале года, когда ему доложили о срыве социалистического обязательства,
Дарья моя всю весну и начало лета ездила в институт на уроки рисунка и композиции для будущих абитуриентов. Она "входила в форму", приучая глаз и руку к быстрой и точной работе, где не требуется от тебя никакого "искусства", а требуется безупречное владение техникой светотени. Каждый раз она привозила свернутый в трубку рисунок с очередного "антика". Рисунок ее мне все больше нравился. Будто бы настоящий "гипс" стоял в молочной глубине пространства за плоскостью листа. Однажды среди ее моделей оказался старинный мой знакомый, и я обрадовался ему, как родному. То был Сократ – сердечный друг нашей комендантши Клавдии Семеновны... Я был теперь в куда большем смятении, чем даже в ночь, когда услышал "секундомер судьбы" и по вечерам беседовал с Сократом на кухне!
Совет гипсового мудреца: "Познай себя!" я, кажется, так и не исполнил за прожитые годы!.. Нет, разумеется, я кое-что о себе узнал! Знаю, например, что такой вот способности выявлять не бумаге одними только штрихами карандаша, не только сложные объемные формы, но даже фактуру материала, я не смогу "ни за какие коврижки"... Что там еще решит ВАК по поводу моей защиты – доктор или же только кандидат наук? Но разве это и есть результат моего "самопознания", если холодный УТС-реактор годится лишь на то, чтобы его сдали в утиль, предварительно изъяв использованные в нем драгоценные металлы?..
На первом экзамене у Даши была композиция. Через день – рисунок. А еще через два дня, уехав на экзамен по литературе, Даша должна была узнать оценки по рисунку и композиции. Придя с работы, я нашел ее уже дома. Она сидела в "родительской" слушая тихую музыку. Я спросил взглядом: "Как дела?"
– Трояки, пап, – вздохнула Даша, – не везет, хоть убейся.
Дрогнуло сердце – ну, и лето же! А Дашка повисла на моей шее.
– Да принята я уже, принята!.. Ты забыл, что я медалистка? И рисунок и композиция у меня сделаны на пятерку!.. Только что Марья звонила, едет сюда с шампанским и тортом.
Через две недели, отработав положенное неофитам МАРХИ на благоустройстве вуза, Дашка потребовала поездку в Коктебель. Как дрогнуло мое сердце! Но отказать своей дочери я не мог.
– Нужно мне наконец-то с детством распрощаться, папа! – сказала она.
О том же, что в Коктебель укатил с компанией студентов-художников Костя Жохов, она умолчала. Мы собирались и – увы! – без Машеньки. Она раньше Дашки простилась с детством. И о том, что в поход студентов МАИ на катамаранах по Катуни ее пригласил некий совершенно замечательный Игорь, Дарья мне сообщила без обиняков.
Как раз за день до отъезда в Коктебель вышел приказ Генерального директора: отдел УТС расформировать, тематику закрыть, начальника отдела Стаднюка Г.И. от должности отстранить, сотрудников отдела трудоустроить... Мы сидели с ребятами рядом с холодным УТС-реактором, думали, что бы такое предпринять.
– Нужно тебе, Акела, идти к Бердышеву для разговора с глазу на глаз. Нужно доказать ему, что нельзя нас вот так "разгонять", когда мы набрали опыт и знания для решения именно этой задачи,
– Да, да, – поддержал его Серегин, мы ведь кое-что сможем, если толком, если по-нашему, как прежде... Иди к Бердышеву, Александр Николаевич. В конце концов, Стаднюк – это его собственная ошибка. Вот пусть идет теперь к министру и доказывает, что нельзя останавливать эти работы. Пусть свою ошибку исправляет.
"Эх, ребятки, – хотелось мне сказать, – Дело не в Стаднюке. Наверное, все мы, земные люди-человеки, еще не доросли нравственно, чтобы взять в руки звездное вещество. Водородную бомбу так вон сразу же рванули, еще тридцать лет назад, потому что там задача была безнравственной. А здесь... Но вы правы, в любом случае, нужно продолжать работу именно для того, чтобы дорасти. Дорасти не нам с вами, так тем, кто придет следом. Вот только поймет ли Бердышев именно этот аспект, дорос ли он сам до такого понимания?.."
Ничего этого я вслух не произнес – не до пафоса всем нам было. Просто поднялся со стула и пошел к директору. Гулко бухало сердце. И, как оно в таких случаях бывает, героический мой порыв был заземлен самым будничным образом: директора не оказалось в институте. Я вошел в приемную и сразу это понял по распахнутой для проветривания двери в громадный кабинет, сумрачный от опущенных тяжелых штор. И тогда я написал Бердышеву письмо. Валентина Григорьевна, секретарь директора, отнесла его на стол Владислава Петровича и положила, по моей настоятельной просьбе, на видное место. Завтра, когда "аэробус" мощным броском доставит нас с Дашкой в Крым, Бердышев прочтет мое письмо и, скорее всего, разозлится на меня. Сгоряча я вложил в это письмо не только рациональные доводы, но и свои "эмоции", как это презрительно называл Стаднюк. Но обратного пути не было... Что он решит? Что сможет сделать? Захочет ли?
В один из первых же дней в Коктебеле я решился сходить на раскоп. Всего-то и дела – повернуть за угол и подняться по улице Айвазовского на холм Тепсень. "Коктебель, как та боль, что с тобою всегда..." Будто бы тогда уже она чуткой душой поэта уловила и выразила в словах то, что было со мною теперь.
Все в общем-то оказалось на своих местах. Проволочная ограда на краю обрыва над морем. Провал раскопа, поросший травой, как заброшенная могила. Навес из досок, почерневших за двадцать лет. Под ним горка розовых черепков доисторической киммерийской посуды. Остатки Серегиной обжигальной печки... Вот только каменные погребальные "ящики" кеми-обинской культуры увезли куда-то. Увиделось, как сидим мы в предвечерье на этих ящиках всей "запечной компанией". Панка Льнет к Жениной гуди. Слушаем пение художников под гитару. Нечто из жизни английских королей: "Так что же это было в ее костях, что перед нею и трон пустяк?.." И серо-лиловый пик Сур-Коя над полынной горбиной Тепсеня такой же, как сейчас. И ветер так же треплет траву. И море такой же вот синевой холодит молодую душу.
...Дарья, уже на правах студентки, все время пропадала где-то со своей компанией, оставив меня один на один с воспоминаниями и мыслями... И не то, чтобы охватило меня равнодушие или апатия, но как-то отпустило меня и стало мне так отрадно просто улечься на горячие гальки и погрузиться в полусонное бездумье, когда сознание лишь фиксирует самый факт твоего пребывания на берегу прекрасного моря, а непрерывная пляска солнечных отблесков на волнах слепит и баюкает– и нет уже никаких сил ни для горечи, ни для радости...